потащился домой под серым небом, сквозь ветер – средней силы, зато вихрящийся. Я помахивал сумкой и насвистывал. Квартира наша была на Грант-стрит, рядом с Сент-Джордж-кросс, и, что прикольно, рукой подать до Эшли-стрит. Соседи мои по квартире отсутствовали, и меня это очень даже устраивало: не тянуло выслушивать от Гава недвусмысленные высказывания (а двусмысленности – не для его мозгов), что бывает после любого сексуального приключения, моего или Норрисова, настоящего или придуманного – несущественно (вымысел от правды Гаву отличать не дано). В лучшем случае Гава до глубины души потрясет новость о моем вступлении в половую связь с тетей – без разницы, что это не настоящая тетя,– и он для самоуспокоения внушит себе, что этого ужаса вовсе и не было. Вот бы здорово, если бы он вообще перестал со мной разговаривать… но это маловероятно. Да и не очень-то хотелось, если быть с собой честным,– какая-то частица моего сознания не прочь поддаться соблазну. Однажды я мельком увидел свою физиономию в зеркале прихожей, когда Гав корил меня за порочные наклонности,– в тот миг я улыбался.

Я сварил кофейку, растянулся на диване (ноги дрожали от усталости), раскрыл папку и принялся читать.

«Воронья дорога» – так дядя Рори думал назвать свою нетленку. Судя по разнобою материалов, с окончательной формой он определиться не успел: что это будет —роман, киносценарий или эпическая поэма. На нескольких страницах даже обдумывалась возможность записи концептуального альбома. Я аж содрогнулся на диванчике – как это в духе семидесятых!

Содержавшийся в папке материал напрашивался на разделение по трем основным категориям: заметки, обрывочная проза и стихи. Некоторые записи были датированы – и все между началом и концом семидесятых. Бумага – самая разномастная, но чаше всего откуда-нибудь вырванная: простая, в линейку, в клеточку, а то и миллиметровка. Попадались и кусочки ватмана, и страницы школьных учебников, а также перфорированные компьютерные «простыни». Увы, я не обнаружил ресторанных салфеток и сигаретных пачек, зато в создании этих заметок приняла участие не менее пестрая, чем бумага, компания разноцветных пишущих инструментов: шариковые ручки, фломастеры, тонкие автоматические карандаши. Ко всему прочему, дядя не брезговал аббревиатурами и компрессивами:

«8Р зле жд дрв и стн. Рзд пошт!! Без ума в ид али ? Мж испэт. Ран прор б-стар: пострд от жв и мртв((?)) Ф – хстпдб перс (изм имя чт нач с Т!!???); жнщ-хрст ншй эпх? Шотл мучц? Или идея Бирнам-лес – замаск арм??? (2 глупо)…»

По мне, так совершеннейшая околесица. И это был еще сравнительно удобопонятный фрагмент. Вот уж точно – «без ума видали?»

Проза относилась главным образом к тем краям, где побывал Рори,– похоже на черновики путевых заметок. «Сан-Хосе, Кал. И внезапно Винчестер-хаус кажется тебе символом неуемной американской души…» Это про какой-то странный тамошний дом – Рори хотел использовать его в своем грядущем опусе, судя по очередной порции абракадабры после всех описаний.

А еще я обнаружил стихи:

Мы знаем, что жизнь – это лишь череда

Отвратительных, жутких образов,

Перемежаемых для пущего эффекта

Соответствующими мыслями.

Их отчаянный крик

Поначалу невнятен,

Но влечет нас к новому позору.

– В «Холлмарк Кардс»[55] с таким лучше не соваться,– пробормотал я и глотнул кофе.

Но от чтения не оторвался.

Мозги мои были не в состоянии все это воспринимать как следует, и тем не менее я сообразил: дядя Рори много лет пытался выдать что-нибудь Креативное (прописная его, курсив его). Выдать нечто такое, за что его будут считать Писателем (прописная моя, курсив мой) или Сценаристом, Поэтом, Автором песен, Драматургом… Не важно. Ему было мало успешной публикации дневника, написанного в блужданиях по Индии, когда он был юн и наивен. Нет, на сей раз дядя Рори затевал нечто серьезное. Вот этот труд, «Воронья дорога», и будет Серьезным. В нем речь пойдет о Жизни и Смерти, о Вероломстве и Измене, о Любви и Смерти, об Империализме и Колониализме. А еще – о Шотландии (или Индии, или Чертовых Куличках), о Рабочем Классе и о Борьбе с Эксплуататорами, и в книге будут персонажи, олицетворяющие все эти понятия, и работа над книгой сама по себе докажет Субъективность Истины.

Подобным рассуждениям были отведены целые страницы.

А еще были страницы текста, насильственно уложенного в нечто вроде ритмического строя,—при нужде это могло бы сойти за песни. Было несколько параграфов ссылок на критические труды (чаще всего на Барта; размашисто выведенное «Смерть автора!»[56] служило заголовком целой странице дядиных наметок то ли повести, то ли поэмы, публиковать которую предполагалось на разрозненных листах, не сшивая); попадались сюжеты фильмов и словесные портреты персонажей, а также списки актеров, способных этих персонажей сыграть (вокруг – непонятные фигуры, или лабиринты, или дилетантские рисунки лиц). Наличествовал и список ансамблей, могущих проявить интерес к записи альбома (вся гамма – от Yes до Genesis ), и даже лист с эстрадными скетчами. Чего не было напрочь, так это намеков на то, что дядя Рори действительно написал хотя бы часть этого великого труда. Разве что стихи тянули на издание сборничком, но и они, похоже, не имели ничего общего друг с другом, ну, только что во всех как-то упоминались смерть и любовь. На ум лезло словечко «неважнецкие».

Я снова перерыл папку: вдруг что-нибудь упустил. И ведь упустил. Нашелся листочек синей бумаги для заметок, исписанный рукой Дженис Рэй.

«Прентис, я проглядела это…» Затем слово «пока» было жирно перечеркнуто и заменено словом «прежде» – тоже почти целиком замалеванным. «Больше ничего найти не смогла. У Р. была еще одна папка(?), если найдешь, расскажи, что в ней. Он говорил, там какой-то секрет. Галланах(?)».