Тетя Дженис уже сняла куртку, оставшись в блузке и вельветовых брюках. Она пожала плечами:

– Кофе будешь? Может, чего покрепче?

– Ну…– протянул я и глубоко вздохнул.– Если ты не устала.

– Не устала,– сложила она руки на груди.– Я засыпаю поздно, в это время обычно читаю. Есть виски.

Она взяла мою куртку, налила мне виски.

Я сел на огромный и удивительно мягкий старый диван. Он был вроде коричневой кожей обтянут, но кожей не пахло – наверное, запах давно выветрился. Я поднял стакан с виски:

– Твой ход.– И подумал: «Как будто в шахматы играем».

– Пожалуй, пропущу, если придется тебя домой везти.

– Ну, я и прогуляться могу,– отважно улыбнулся я.– Тут мили три-четыре, не больше. От силы час пехом. Ты ведь мне одолжишь зонтик? А может, ночной автобус подвернется. Короче: наливай себе виски, садись и чувствуй себя как дома.

Она рассмеялась:

– Ладно, уболтал.– Подошла к столику, на котором стояли бутылки, налила себе. Где-то вдали звучал голос города: трели автомобильной сирены.

– Хочешь, оставайся,– сказала тетя Дженис, медленно затыкая бутылку пробкой.

Повернулась, облокотилась о стол и, потягивая из стакана, посмотрела на меня.

– Нет, если не хочешь – не надо. Я вовсе не стремлюсь, чтобы ты решил, будто я тебя соблазнить пытаюсь.

– Да ладно…– Я водрузил стакан на журнальный столик – плод фантазии маниакального дизайнера мебели – и упер руки в бока. Не самая естественная поза для сидящего, ну, да не важно.– Я ваще-то надеялся, типа, ты этого хочешь.

Она посмотрела на меня и нервно хохотнула, и я подумал было: «Ясно, проехали». Но она повернулась спиной к столику, поставила на полированное дерево стакан, сцепила руки за спиной и потупила взгляд; ее голова была чуть повернута влево. Тяжесть тела приходилась на левую ногу, чуть согнутую в колене. Я заметил, что тетя Дженис улыбается.

Где-то я уже видел эту стойку… Когда поднялся с дивана и подошел к тете Дженис, вспомнил: в точности так же стояла Гарбо в «Королеве Кристине», когда жила в лучшем гостиничном номере с Джоном Гилбертом (роль испанского посла), который вплоть до этого мгновения не понимал, что переодетая Гарбо – женщина, а не мужчина. Она как ни в чем не бывало начала раздеваться и добралась уже до рубашки, а Гилберт сперва отворачивается, потом снова поворачивает к ней голову и приглядывается, а она принимает такую вот позу, и тут он наконец смекает.

Подходя к тете Дженис, я вспомнил, что «Королева Кристина» – любимая кинолента дяди Рори.

Какая это была ночь… из тех ночей, когда между занятиями любовью не спишь, а только ненадолго задремываешь и когда уже решаешь: нет, теперь точно все, финита… но надо же ей сказать «спокойной ночи», а это означает поцелуй и новые объятия, и каждое прикосновение влечет за собой новое, еще слаще, а поцелуи в щеку или шею смещаются к губам, и губы размыкаются, и языки встречаются… Случайное касание превращается в ласку, ласка – в объятие, а объятие – в случку.

Ночью она повернулась ко мне и сказала:

– Прентис?

– М-м-м… гм?

– Ты думаешь, Рори… на вороньей дороге? Думаешь, его больше нет?

Я повернулся на бок, погладил ее; ладонь прошлась с бедра на плечо и вернулась.

– Чес-слово, не знаю.

Она взяла мою ладонь, поцеловала.

– Иногда я думаю, что он мертв, иногда – что, наоборот, скоро даст о себе знать. Знать бы, что с ним…

Сквозь шторы просачивалось чуть-чуть света – я видел, как вздрагивает ее голова.

– Я не знаю, потому что люди иногда совершают поступки, которых от них просто не ждешь.

У нее надломился голос, голова вдруг повернулась; тетя Дженис уткнулась лицом в простыню. Я придвинулся, чтобы обнять, утешить. Но она ответила крепким поцелуем и забралась на меня.

До сего момента я предавался мучительной борьбе с дрожью, болью и полным изнеможением всех мускулов. Тело кричало мозгу, что более не в силах терпеть эту пытку; мозг соглашался: надо абстрагироваться и уменьшить расход энергии. Но, с другой стороны… какого черта?!

«…Все твои правды и все твои неправды, все твои несуразицы и все твои суразицы, все твои шики и все твои шпики соединяются и сливаются в единый звук: и смех, и стон, и вопль, и вздох, и повторяется он вечно, и на любом известном тебе языке несет он тот кратчайший смысл, который только и нужен тебе. И этот смысл предельно прост – он лишь оброс сложностями по пути. 'Существуй',– говорит тебе Вселенная, и она не толкает тебя никуда и не тащит, если сам этого не позволяешь. 'Вселенная, дай мне влиться в твой бешеный хаос',– говоришь ты. И вливаешься…»

Все это она произносила уже сонно; ладонь, неторопливо ерошившая мои волосы, обмякла. Бормотание прекратилось, тихие слова уже не звучали в темной комнате.

Наверное, это слова Рори. Может, просто мантра для отсрочки эякуляции – более пристойная, хоть и слегка нарциссическая, альтернатива Лъюисовым думам о сборке кухонного гарнитура. Наверное, она спросила однажды, о чем он думает, занимаясь с ней любовью: оказывается, чтобы подольше доставлять