снегу, и не смог.

Украдкой взглянув в сторону Лусиуса, Фрэнсис отметила, что он совершает ошибку, делая снеговика очень высоким и тонким – ошибку, которую часто допускают новички. Его снеговик был гораздо больше, чем ее, но Лусиусу еще придется повозиться с головой. Даже если ему удастся поднять подходящую голову на такую высоту, она не удержится, а скатится и сведет на нет все его старания, так что неоспоримым победителем будет Фрэнсис.

Ее же снеговик был прочным и приземистым – по ширине больше, чем по высоте. Он...

– Слишком толстый и не пройдет ни в одну дверь, – прокомментировал мистер Маршалл, на минуту оторвавшись от своего занятия. – Даже если его повернуть боком. Для такого толстяка не найдется достаточно широкой и прочной кровати, на которой он мог бы спать. Слишком жирный, чтобы позволить ему питаться хлебом или картошкой в течение следующего года. Он отвратительно толстый.

– Он симпатичный, – склонив набок голову, Фрэнсис обозревала свое незавершенное творение, – и добродушный. Он не такой дохлятина, как некоторые снеговики, которых я видела. Понятно, что его не сдует первым же дуновением ветра. Он...

– Безголовый, как и мой. Давайте вернемся к работе и все-таки закончим начатое.

Ее несчастный снеговик приобрел еще более жалкий вид после того, как она водрузила ему на плечи аккуратную круглую голову. Голова получилась слишком маленькой, и Фрэнсис пыталась облепить ее снегом, но он отваливался кусками и рассыпался по его плечам. В конце концов она удовлетворилась тем, что, выбрав два самых крупных куска угля из тех, что они принесли с собой из кухни, сделала ему два огромных, выразительных глаза. Уголь поменьше послужил ему носом, большая морковка изображала курительную трубку, а несколько совсем маленьких угольков – пуговицы пальто. А в завершение она одним пальцем нарисовала вокруг морковки большой улыбающийся рот.

– Во всяком случае, – объявила она, отступая назад, – он обладает чувством юмора. И у него есть голова на плечах.

Она с самодовольной улыбкой посмотрела вниз на массивную голову, которую Лусиус слепил на земле, украсив ее оттопыренными ушами и кривой ухмылкой.

–  Состязание еще не закончено, – сказал он. – Время ведь не было ограничено, верно? Несколько преждевременно отпускать язвительные замечания. В конце концов вы можете остаться в дураках.

Несколько минут Лусиус занимался плечами своего снеговика, создавая углубление для головы, чтобы не дать ей скатиться, но ему еще необходимо было пристроить ее туда. Фрэнсис с интересом наблюдала за ним, когда он наклонился, чтобы поднять эту голову.

Но она не учла его веса и силы мускулистых рук. То, что было совершенно невозможно для нее, для него казалось просто детской игрой. У него даже хватило силы несколько секунд держать голову над туловищем, чтобы определить, как правильно ее повернуть, прежде чем опустить на место. Выбрав по своему вкусу угли и морковку, он воткнул их по местам – правда, морковку он использовал как нос. Потом, вытащив из кармана пальто длинный узкий шерстяной шарф в розовую и оранжевую полоски, повязал его на шею своему снеговику.

– Жена викария в приходе моего дедушки подарила его мне на Рождество, – пояснил он. – По всеобщему мнению жителей деревни, она не различает цвета. Я думаю, всеобщее мнение в данном случае справедливо. Во всяком случае, это лучше, чем сказать, что у нее вообще отсутствует вкус.

Отойдя назад, он стал рядом с Фрэнсис, и они вместе любовались своими творениями.

– Только благодаря шарфу и кривому рту, а особенно этим ушам ваш снеговик не выглядит жалким и лишенным чувства юмора, – великодушно согласилась Фрэнсис. – О, а эти впадинки, должно быть, изображают веснушки. Должна признать, это удачный штрих. В общем, он мне нравится.

– А я должен признаться в симпатии к этому бедолаге с его черными угольными пуговицами. Он похож на подвыпившего весельчака, только я не понимаю, как он держит во рту трубку, если широко улыбается.

– Зубами.

– А-а. Логично. Но мы забыли назначить судью.

– И награду, ожидающую победителя, – добавила Фрэнсис.

И только когда он, повернув голову, улыбнулся ей, она осознала, что он одной рукой легко, по-дружески обнимает ее за плечи. В тот же момент она и поняла, что до него это тоже дошло только сейчас. Улыбки застыли на их лицах, и Фрэнсис почувствовала, как у нее слабеют ноги.

Он убрал руку и, кашлянув, шагнул к своему снеговику.

– Полагаю, мы могли бы объявить ничью. Согласны? А иначе у нас опять начнется ссора, и, чтобы положить конец моему существованию, вы изобретете еще какой-нибудь план, от которого волосы встанут дыбом. Или вы настаиваете объявить меня победителем?

– Ни за что. Мой гораздо крепче вашего. Он намного дольше выстоит в любую погоду.

–  Просто возмутительно так заявлять, когда я был настолько великодушен, что предложил ничью. – Лусиус нагнулся и, повернувшись, без предупреждения запустил в нее снежком.

Снежок угодил ей в грудь и запорошил лицо.

– О! Это нечестно! – обиженно воскликнула она и, подхватив комок снега, бросила в него.

Снежок попал ему в шляпу, сдвинув ее набок, и началось сражение.

Оно бушевало несколько минут, и через некоторое время случайному наблюдателю могло бы показаться, что рядом с гостиницей появилось четыре снеговика, при этом два из них двигались и были не в силах удержаться от смеха. Неожиданно тот, что был выше и шире в плечах, бросился ко второму и стал толкать его назад, пока не повалил на спину в мягкий сугроб. Своим весом Лусиус вдавливал Фрэнсис все глубже и, сжав ее запястья, удерживал ее руки по обе стороны от головы.

– Хватит! – объявил он, все еще смеясь. – Этот последний угодил мне в глаз. – Он смахнул с ресниц хлопья снега.

– Значит, вы признаете поражение? – со смехом спросила она.

– Признаю поражение? – Его брови поползли вверх. – Простите, но кто кого держит побежденным в снегу?

– А кто только что заявил, что с него довольно? – Она тоже подняла брови.

– Тот, кто окончил сражение полным уничтожением противника, – рассмеялся он.

Внезапно Фрэнсис осознала, что Лусиус лежит на ней. Она чувствовала, как на нее давит его вес, чувствовала на своем лице его теплое дыхание. Посмотрев в его светло-карие глаза, она обнаружила, что их взгляд устремлен в ее собственные. Она перевела взгляд ниже, к его губам, и была уверена, что в тот же момент его взгляд опустился к ее рту.

Ее странное приключение приближалось к чему-то опасному и, возможно, восхитительному.

Когда его губы коснулись ее губ, Фрэнсис показалось, что она лежит под палящим августовским солнцем, а не под декабрьскими снежными тучами.

Она никогда не была знакома с таким привлекательным мужчиной – мысль, которая не требовала ни продолжения, ни пояснения.

– Я совсем забыла про хлеб. – Для ее собственных ушей ее голос прозвучал удивительно ровно. – Мне повезет, если тесто не выбралось из квашни и не заполнило всю кухню до потолка и я смогу войти в дверь, чтобы его спасти.

Лусиус смотрел ей в глаза, вероятно, еще секунду, а потом один уголок его рта дернулся вверх – она так и не поняла, было ли то подобием улыбки или просто насмешкой. Поднявшись на ноги, он стряхнул с себя снег и протянул Фрэнсис руку, чтобы помочь встать. Она похлопала руками в перчатках и отряхнулась, чувствуя, что за воротником снега так же много, как и снаружи на накидке.

– О, было так весело, – сказала она, не глядя на Лусиуса.

– Весело, – согласился он. – Но если бы я когда- нибудь встретился лицом к лицу с судьбой, я бы потребовал у нее ответа, почему мне пришлось застрять здесь с чопорной школьной учительницей. Давайте, мисс Аллард, бегите. Если я не получу свежего хлеба, а в придачу еще и супа, мне будет не до смеха.

У Фрэнсис на долю секунды мелькнула мысль задержаться, чтобы возразить против слова «чопорная», но если бы она совершила такую глупость, ей, вероятно, пришлось бы доказывать, что это определение к ней неприменимо.

Она ушла, но из гордости не стала бежать.

Где-то в самой глубине души Фрэнсис чувствовала на себя досаду. Зачем было нарушать очарование того момента? Ничего не случилось бы из-за одного настоящего поцелуя. Ее уже давным-давно никто не целовал, и такого случая, возможно, никогда больше не представится – ей ведь уже целых двадцать три года.

А с другой стороны – всего двадцать три.

Что плохого в одном- единственном поцелуе?

Но она не была наивной девочкой и прекрасно знала, что в этом плохого.

Господи, одно только прикосновение его губ смешало все ее мысли и добралось до костей и всех клеточек ее тела.

Сбросив верхнюю одежду, она торопливо прошла в кухню и занялась выпечкой хлеба и приготовлением супа.

Разговор за едой был довольно натянутым и поверхностным – во всяком случае, с ее стороны, потому что Лусиус погрузился в молчание. Хотя хлеб получился пышным и восхитительно вкусным, а суп заслуживал того, чтобы попросить вторую тарелку, Лусиус чувствовал, что не в состоянии в полной мере наслаждаться ни тем, ни другим так, как ему того хотелось бы.

Его отвлекало неосуществленное желание.

И он проклинал судьбу за то, что в идеальных для небольшого плотского развлечения обстоятельствах женщина, с которой он оказался, совершенно для этого не подходила. Если бы только она была актрисой, или вдовой, или... В общем, кем угодно, только не школьной учительницей, которая, возможно, была эффектной, но при этом слишком чопорной и добродетельной – кроме тех минут, когда, ненадолго забывшись, лепила снеговика и играла в