происходила на глазах у Фрэнсис, когда она, обхватив руками колени, сидела на широкой кровати в их общей комнате.

Сцена была до боли домашней. Лусиус был без рубашки, и Фрэнсис видела крепкие мускулы у него на руках, на плечах и на спине. Он был великолепно сложен, хотя нельзя сказать, что Фрэнсис рассматривала его с научной точки зрения – она просто ощущала в нем мужчину.

И еще она полностью отдавала себе отчет в том, что они проведут ночь вместе в этой комнате – и в этой постели, но это ее нисколько не смущало.

– Для вас важно, что Аллард – или, полагаю, Хеллард – не был вашим настоящим отцом? – спросил Лусиус и, взяв в руки нож и вилку, разрезал мясо.

– Поначалу было очень важно, и мне не хотелось этому верить. Но мне кажется, это совсем не то, что стала бы распространять леди Лайл. Она была жадной и временами злобной, но я не думаю, что она настолько безнравственна. Со временем, когда я оправилась от первого потрясения, я поняла, что любовь, которой отец всегда окружал меня, была еще более ценной, чем я всегда ее считала, потому что я даже не была его плотью и кровью. Но это важно в других отношениях. В обществе я была самозванкой. Я не могла выйти замуж за Чарлза, даже если бы все еще любила его. И нельзя обо всем говорить в прошедшем времени – я не могу выйти замуж за вас.

– Неужели вы столь наивны, Фрэнсис? Часто люди из высшего общества вовсе не имеют тех родителей, о которых заявляют. Разве вы не слышали, как говорят, что если женщина подарила своему мужу наследника и еще одного ребенка, она может продолжать наслаждаться жизнью, как ей заблагорассудится, при условии, что будет осмотрительна? Существует много великосветских женщин, делающих это с большим энтузиазмом и поставляющих своему мужу целую армию отпрысков, к появлению которых он не имеет никакого отношения. И что же сказали ваши бабушки?

– Они сказали, что когда первый раз увидели меня, я была совсем крошкой с большущими глазами, и они сразу же полюбили меня. Они сказали, что когда отец рассказал им правду обо мне, то это просто не имело для них никакого значения. Мой отец был у них любимым племянником, а он признал меня как собственного ребенка, и им никогда и в голову не приходило не считать меня своей внучатой племянницей. Они сказали, что я для них самое дорогое сокровище.

– Когда сегодня днем я был у них с визитом, они еще сказали мне, что вы их наследница.

– О-о! – Фрэнсис с легким стуком положила вилку и нож, отказавшись даже делать вид, что ест.

– Фрэнсис, вы же не собираетесь снова расплакаться? Если бы я знал, я прихватил бы с собой дюжину чистых носовых платков. Но я этого не знал, так что не плачьте, любовь моя.

– О, я не плачу. Но три года назад, когда графиня Фонт-бридж явилась ко мне со своими угрозами, я думала только о них. Я не вынесла бы, если бы они узнали, как их обманывали все эти годы. И наверное, мне была невыносима мысль о том, что я могу потерять их любовь. Но сегодня, когда я пришла к ним в летний павильон, чтобы все им рассказать, они были в смятении оттого, что я знаю правду. А потом они обнимали и целовали меня, называя глупышкой зато, что я хотя бы на секунду усомнилась в них.

– Вот видите, Фрэнсис? Они со мной согласны – в том, что вы глупышка. Никогда не следует сдаваться перед угрозами и шантажом. Я вернусь, найду леди Фонтбридж и, если желаете, дам ей пощечину – вернее, дал бы, но не по-джентльменски так поступать с дамой.

– Ах, Лусиус! – рассмеялась Фрэнсис. – Я побывала у нее сегодня утром и сказала ей, что хотя я и уезжаю в Бат, я больше не считаю себя связанной обещаниями, которые дала больше трех лет назад, кроме одного – не выходить замуж за Чарлза, потому что я вовсе не собиралась этого делать. А потом я посетила леди Лайл и заявила ей, что больше не считаю себя ее должницей и ничем не обязана Джорджу Ролстону. Она пригрозила мне распространить в Бате свои злобные сплетни, а я сказала ей название школы и где ее найти.

Вилка Лусиуса застыла в воздухе между его ртом и почти пустой тарелкой, он ухмыльнулся, и Фрэнсис почувствовала, как у нее в груди подпрыгнуло сердце.

– Браво, моя любовь!

– Лусиус, – со вздохом сказала Фрэнсис, – за последний час вы уже в третий или четвертый раз называете меня так. Вы должны это прекратить. Правда, должны. Вам необходимо сосредоточиться на том, чтобы выполнить обещание, которое вы дали своему дедушке. Если мисс Хант больше не кандидат в невесты, вы должны найти кого-то другого.

– Я ее нашел.

– Вашей невестой должна быть та, кого примет ваша семья, – снова вздохнув, сказала Фрэнсис. – Вы это понимаете. Вы дали обещание, как только узнали, что здоровье графа Эджкома ухудшается. Знаете, почему вы дали это обещание? Потому что это был ваш долг? Да. Я не сомневаюсь, что долг очень много значит для вас. Потому, что вы любите дедушку, свою мать и сестер? Да. Вы должны жениться, остепениться и иметь собственную семью, Лусиус, потому что вы любите семью, которая вскормила вас, и чувствуете, что обязаны ей своим благополучием.

– Сегодня вы готовы приписать мне кучу сентиментальных мотивов, объясняющих мои поступки. – Его тарелка была пуста, и Лусиус, положив нож и вилку, взял бокал с вином. – Но если в том, что вы говорите, есть доля правды, Фрэнсис, то в этом тоже правда – я женюсь по любви. Я так решил, и это ставит вас в неловкое положение, потому что я люблю вас и, значит, не могу выбрать никого другого. И еще я должен до конца лета выполнить свое обещание.

Подошел хозяин, чтобы убрать посуду, а вслед за ним официантка принесла две тарелки с дымящимся пудингом, но Фрэнсис отказалась от своей порции и попросила подать чай.

– Ваш отец знал вас с момента вашего рождения, не так ли? – спросил Лусиус, как только они остались одни. – Он женился на вашей матери? Он дал вам свое имя?

– Да, конечно.

–  Тогда вы законнорожденная. В глазах церкви и закона вы Фрэнсис Аллард или, возможно, Франсуаз Хеллард.

– Но ни один ярый фанатик, узнав правду, не захочет на мне жениться.

– Боже правый, Фрэнсис, почему вы хотите выйти замуж за ярого фанатика? Это сулит совершенно безотрадную судьбу. Вместо этого лучше выходите замуж за меня.

– Мы все время ходим по кругу.

– До меня, Фрэнсис, только сейчас дошло, – сказал Лусиус, оторвавшись от пудинга и улыбнувшись ей, – что вы никогда не предлагали почечного пудинга и сладкого крема после пирога с мясом. Но я скажу почему. Тот пирог был настолько хорош, что пудинг был бы лишним.

Глядя на Лусиуса через стол, Фрэнсис поняла, что безумно любит его.

– Я уверен, что влюбился в вас после того, как откусил первый кусок того пирога, Фрэнсис. Или, возможно, это случилось тогда, когда я вошел в кухню и увидел, как вы раскатываете тесто, а вы шлепнули меня по руке за то, что я украл кусочек. Или, быть может, это произошло тогда, когда я вытащил вас из экипажа и поставил на дорогу, а вы высказали мнение, что меня следует выварить в масле. Да, думаю, это случилось именно тогда. Прежде ни одна женщина не говорила мне таких ласковых слов.

Фрэнсис не сводила с него глаз.

– Фрэнсис, мне нужно кое-что узнать. Прошу вас, я должен это знать. Вы меня любите?

– Это не имеет никакого отношения ко всему остальному, – медленно покачала головой Фрэнсис.

– Напротив, имеет непосредственное отношение ко всему.

– Конечно, я люблю вас. Конечно, люблю. Но я не могу выйти за вас замуж.

Лусиус выпрямился на стуле и пристально, сжав губы и выставив подбородок, смотрел на нее, как посмотрел уже когда-то раньше. Вряд ли это можно было назвать улыбкой, и все же...

–  Завтра вы в старом корыте продолжите свой путь в Бат, Фрэнсис. У вас там обязанности учительницы, и я знаю, что они для вас очень важны. Я в своей двуколке вернусь в Лондон, там меня ожидают собственные обязательства, и они для меня очень важны. А сегодня ночью мы будем любить друг друга.

Фрэнсис облизнула пересохшие губы и заметила, что он опустил взгляд, следя за движением ее языка.

Значит, он отказался от спора – в ее сердце появилась еще одна трещина.

Но впереди оставалась целая ночь.

– Да, – сказала Фрэнсис.

Лусиусу не верилось, что можно так любить – по-настоящему любить, а не просто наслаждаться в постели привлекательным телом, к которому испытываешь непреодолимое сексуальное влечение.

Лусиус полагал, что давно влюбился в нее, он так и сказал Фрэнсис во время ужина. Иначе почему еще он умолял ее поехать с ним в Лондон, когда у него не было никаких определенных планов, а были все основания не везти ее с собой? Почему еще он так и не смог забыть ее за три месяца после того, как она ему отказала, хотя убеждал себя, что забыл? Почему еще он сделал ей такое скоропалительное предложение в Бате и почему с тех самых пор беспрестанно преследует ее?

Но в какой-то момент – и невозможно сказать, когда и почему это произошло, – его чувства к Фрэнсис изменились, стали глубже, и он уже был не просто влюблен в нее – он любил ее. Ее внешняя красота и красота ее души, ее энергия, иногда направленная не туда, куда следовало, почти раздражающее чувство долга и чести, с которым она шла по жизни, то, как она, слегка склонив голову набок, рассматривала Лусиуса с возмущением или с неосознанной нежностью, то, как ее лицо светилось радостью, когда она забывалась, ее способность предаваться веселью и шалостям и звонко смеяться – ах, у Фрэнсис была сто и одна черта, которая пробудила в нем любовь к ней, и еще сто и одно неуловимое свойство, которое превратило ее в единственную женщину, которую Лусиус когда-либо любил – и будет любить.

Когда они, оба нагие, расположились посреди широкой кровати своего гостиничного номера и Лусиус обеими руками обнял ее стройное тело и прижал к своему, он почувствовал, что чуть ли не