Я настоял на своем. Мы с Ребеккой Фрост на кухне, я ставлю тарелки в посудомойку, наливаю жидкость для мытья посуды. В то же время мы пьем вино. К счастью, Ребекка любит вино, думаю я.

— Ты, наверное, поняла, что я хочу поговорить о Сельме Люнге? — спрашиваю я.

Она удивлена:

— Я думала, ты хочешь поговорить об Ане.

— Сельма и Аня две стороны одной медали, во всяком случае, в определенном смысле. Господи, Ребекка, почему ты называешь ее фру Люнге?

— А ты еще не понял? — Ребекка спокойно улыбается. — Так решила сама Сельма, как ее называешь ты. Она не хотела, чтобы между нами установились дружеские отношения. Я должна была оставаться ученицей, подростком, ребенком. Она хотела научить меня всему с самого начала.

— Но ведь Аня моложе тебя? А она зовет ее Сельмой.

Ребекка пьет вино и с огорчением смотрит на меня.

— Ты по-прежнему влюблен в нее?

— Я не об этом хотел поговорить.

Ребекка вздыхает:

— Вот именно. Аня моложе. И слабее. Ей необходима опора, ободрение, какие дает такая дружба. Я была сильнее. Лучше знала, чего хочу. Поэтому меня нужно было подавить.

— Неужели Сельма такая хитрая? Такая расчетливая?

— Это скорее вопрос силы. Не забывай, что фру Люнге очень тщеславна. Сейчас, когда мы с тобой одни, я могу рассказать тебе кое-что очень важное. Помнишь антракт, когда ты пришел ко мне и артистическое фойе?

Да, ты была и бешенстве.

Это из-за фру Люнге, она только что шепнула мне на ухо, что ей за меня стыдно. Стыдно, что она напрасно потратила на меня столько времени.

— Так и сказала? В антракте?

— Да, я не оправдала ее надежд и тем самым очень ее разочаровала.

— А что В. Гуде?

— Он этого не слышал. Слава богу. Он и без того был расстроен.

— Но ее речь после концерта? Она сказала, что концерт был фантастический? И Арро, которого она пригласила в твою честь?

— Дешевая игра. А что еще она могла сказать или сделать? У нее не было выбора. В глубине души она была в ярости, еще больше, чем я, потому что в решающий момент ей изменил стратегически важный ученик.

— Вот потому-то я и стою здесь с тобой. Мне интересно, какое давление она оказывает на бедную Аню?

Ребекка хмыкает:

— Аня справится лучше нас всех. Эта девочка не знает, что такое страх.

Я колеблюсь, думаю над тем, что она рассказала. Я так ничего и не узнал.

— Как думаешь, каковы планы Сельмы Люнге?

— Сделать Аню своей лучшей подругой. Правда, у Ани есть мать. Цель фру Люнге получить власть над Аней не сверху вниз, не старшей над младшей, если ты понимаешь, что я имею в виду. Аню скрывали от всех нас.

То есть она росла одна, без подруг и друзей. Не забывай, фру Люнге чертовски хороший педагог, она умеет вводить в транс, умеет заставить принимать ее условия так, что ты этого почти не замечаешь. Она жаждет трансформироваться через своих учеников. Это должно вернуть ей чувство собственного достоинства. Мастер ее уровня никогда не перестает работать. Для нее ученики стали клавишами. Со мной все было ясно: меня следовало поставить на колени. Мы бы никогда не стали подругами. Очевидно, она с самого начала не очень верила в меня, но потом обнаружила, что у меня есть воля, и еще, конечно, помнила о том, о чем помнят многие, что эта девушка очень богата. Мне неприятно говорить об этом, но деньги создают поле притяжения, а ведь я еще даже не знаю, сколько папа платил ей все эти годы за наши еженедельные занятия.

Я слушаю ее, киваю, и у меня появляется болезненное чувство. Неужели все это правда? Неужели Сельма Люнге, которая всего за пару недель открыла мне столько нового, заставила меня понять суть музыки глубже, чем это смогла сделать мама, так коварна по натуре? Неожиданно я вспоминаю маму, ее щедрую, импульсивную манеру делиться со мной радостью, подаренной музыкой. Неужели и она хотела бы, чтобы мы, юные, барахтались в своей жизни, не зная, что нам делать? Она, воспринимавшая музыку как подарок? Мне так не хватает ее в этот новогодний вечер!

Ребекка смотрит на меня.

— Ты замечтался, — говорит она.

Я качаю головой.

— Нет, просто вспомнил маму, ее радость, когда наш приемник безбожно хрипел на средних волнах и единственное, что нам удалось услышать из концерта для скрипки с оркестром Чайковского, передаваемого из Польши, это каденцию первой части.

Ребекка гладит меня по щеке.

— Продолжай, — серьезно просит она.

— Это очень отличается от того, что Аня сказала нам.

— Ты это про что?

— Когда она победила на конкурсе. Когда была непревзойденной. Человек не зря тратит на занятия музыкой большую часть своей жизни, сказала она тогда. Помнишь?

— Конечно, помню. Ты столько говорил об этом.

— Меня это пугает.

— Еще бы, ведь это эхо Сельмы Люнге.

— Ты никогда не обращала внимания, что Ани слишком худая?

Ребекка задумывается.

— Вообще-то, нет.

— От нее остался один скелет.

Но Ребекка не понимает, нисколько это серьезно.

— Наверное, в этом нет ничего странного, — говорит она наконец. — Амбиции фру Люнге безграничны.

— Ты имеешь в виду, что Аня будет играть Равеля с Филармоническим оркестром?

— Да, бедняжка.

Ребекка качает головой и лукаво на меня смотрит:

— А какие у фру Люнге амбиции в отношении тебя?

— Об этом она еще не говорила.

— Это подозрительно. — Она щиплет меня за щеку.

— Что ты имеешь в виду? — смеюсь я.

— Что в твоем случае ее амбиции еще больше, но до поры до времени она держит их и тайне, потому что ей стыдно.