— Ты пьяный, — говорит Аня.
Меня это задевает. Она произносит это так просто. Но я не пьян. Неужели она думает, что я был пьяный, когда на смотровой площадке сказал ей те важные слова?
Я уже раскаиваюсь, что сказал их. Чувствую себя дураком. А она уверена в себе, думаю я, счищая с брюк хвою и мох у нее на глазах. И не просто уверена в себе, она полна чувства собственного достоинства. А когда я в последний раз испытывал чувство собственного достоинства?
— Вовсе не пьяный, — бормочу я.
Аня пожимает плечами.
— Это не имеет значения, — дружески говорит она.
Мы уже далеко углубились в лес. Тропинка под ногами исчезла. Здесь проходили только лоси, но вдруг и лоси ушли своей дорогой. Теперь я иду впереди Ани. Звуки выстрелов слышны ближе. Должно быть, я ошибся тропинкой, когда мы свернули с дороги.
— Мы заблудились? — спрашивает Аня и вздрагивает при каждом звуке выстрела.
— Нет, — отвечаю я. — Мы идем в правильном направлении. Вдоль полигона. Тропинка немного петляет, но мы вот-вот выйдем на Гринивейен.
— По-моему, стреляют уже совсем рядом?
Первый раз я вижу у нее в глазах страх. Тогда мне тоже становится страшно. Неужели вино сыграло со мной злую шутку? Нет, я узнаю холм, который высится перед нами. Наверное, мы уже совсем рядом с шоссе. Лес редеет. Мы снова видим солнце.
— Поднимись на вершину холма и увидишь по ту сторону шоссе трамвайную линию Лиюрдбанен, — говорю я.
Аня внимательно смотрит на меня, словно решая, можно ли на меня положиться. Потом, решившись, бежит на вершину холма. Я спешу за ней. Она неожиданно останавливается. Громкий залп. Она громко вскрикивает и падает на землю.
Через секунду я понимаю, что увидела Аня перед тем, как упала в обморок. Дула ружей. Мы оказались на линии огня. Живыми мишенями, стоящими на холме за стеной из настоящих мишеней.
— Лежи и не двигайся! — кричу я ей, видя, что она уже очнулась. К нам бегут пять человек, но без пистолетов. Самый высокий из них, в кожаных штанах и странно женственный, сердито смотрит на меня и орет:
— Какого черта вы здесь делаете?
Я обалдело гляжу на перепуганных людей. Они в высоких сапогах. И походят на американских шерифов, все, кроме того, который обратился ко мне.
— Мы заблудились, — заикаясь, отвечаю я. — Хотели найти короткую дорогу к шоссе. Но слишком углубились в лес.
Двое мужчин помогают Ане встать. Я не испытывал такой беспомощности с того дня, когда Катрине во все горло крикнула «браво!».
— Ты выпил слишком много вина, — говорит Аня.
Я с мольбой гляжу на нее. Зачем она унижает меня у них на глазах? Но она не выглядит сердитой, только немного раздражена.
— Прости, — говорю я.
Она коротко кивает.
— Все в порядке. Но я не люблю падать в обморок.
— Я провожу тебя домой.
Человек в кожаных штанах скептически смотрит на меня.
— Я считаю, что с этой минуты ответственность за нее лежит на нас, — говорит он.
Но тут Аня спасает меня. Она повелительно смотрит на стрелков.
— В этом нет необходимости. Мы справимся сами, — говорит она. — Теперь мы хотя бы понимаем, где находимся. Аксель проводит меня домой, как мы договорились.
Я готов обнять ее.
Мы идем рядом на станцию Лиюрдет.
— Прости меня, — прошу я.
— Хватит об этом, — дружески отвечает она и быстро пожимает мне руку. Я не смею верить, что это правда.
Дальше мы идем молча.
— Ты даже представить себе не можешь, как я ненавижу падать в обморок, — неожиданно говорит она.
— Это никому не нравится. — Я благодарен ей за то, что она вообще со мной разговаривает.
— Да, но я это особенно ненавижу.
— Потому что обморок напоминает тебе смерть?
Она кивает:
— Да, всегда. А тебе?
Теперь моя очередь взять ее руку. Но я не решаюсь. Боюсь, что она этого не одобрит.
Когда мы наконец сидим в трамвае, я осмеливаюсь спросить:
— Как думаешь, что скажут твои родители, узнав о том, что случилось?
Она видит отчаяние, написанное у меня на лице. Может, она собиралась ответить иначе, но теперь она говорит:
— Им не обязательно знать об этом.
Я не могу сказать «спасибо». Это было бы слишком глупо. Думаю, она все-таки расскажет им о нашей прогулке. Во всяком случае, отцу.
Мы выходим в Рёа.
— Можно, я провожу тебя до дома?
— Пожалуйста, если хочешь. Но, наверное, будет лучше, если мы попрощаемся у последнего поворота. Мама и папа уже вернулись домой.
Я подчиняюсь. Уже вечер. Сине-розовый июньский вечер. Тяжело и одуряюще пахнет сирень. Мы идем мимо нашего дома. Света в окнах не видно. Катрине наверняка еще не вернулась, думаю я, а отец сидит в гостиной, читает или слушает музыку и забыл зажечь свет. Мне становится грустно, грустнее, чем после смерти мамы, но я не понимаю, почему.
Когда мы проходим мимо куста сирени, ветки которого свисают из нашего сада над оградой, я срываю одну ветку и протягиваю Ане.
— Возьми.
— С удовольствием. Большое спасибо.
Дальше мы опять идем молча.
Недалеко от Эльвефарет меня охватывает паника. Когда я теперь снова увижу ее?
— Ты помнишь, что обещала познакомить меня с Жаклин Дюпре?
Она кивает.
Я робок, как маленький мальчик:
— Правда? Когда, днем?
— Да, как-нибудь днем. А теперь дальше ни шагу.
Я останавливаюсь. Она уходит от меня, не попрощавшись и не сказав больше ни слова. Однако перед последним поворотом, перед тем как исчезнуть, она поворачивается и машет мне рукой.
Я возвращаюсь на Мелумвейен. Совершенно пришибленный. Мне страшно, и в то же время я полон надежд. Вот уж не думал, что обычная прогулка на Брюнколлен окажется так богата событиями. Поднимаясь по склону к Мелуму, старой арендаторской усадьбе, я думаю о том, что случилось и что я сказал Ане.
Сказал, что люблю ее.
