услыхав ее имя. Многие считали, что одно из мест должны были отдать мне. Хотя бы из сочувствия.
Первый раз в жизни я испытываю горечь, а она всегда разрушительна, всегда неизлечима. Поразив человека, она уже не отпускает его. Но я этому сопротивляюсь.
Я знаю, что играл хуже, чем Аня Скууг. Но в то же время — лучше, чем Ребекка и Маргрете Ирене. И все в зале это понимают. Им и самим, сидящим с дипломами в руках, как будто стыдно. Две нарядные девочки, получившие на Рождество незаслуженные подарки.
Ане Скууг позволяют выступить еще раз с дополнительным номером. Она поражает нас всех, выбрав Прокофьева. Необыкновенно трудную третью часть фортепианной сонаты № 7. Стрекот пулеметных очередей. Или праздничного фейерверка. Октавы, казалось бы недоступные для хрупкой пятнадцатилетней девочки.
— Она превосходит даже Марту Аргерих, — побледнев, шепчет Ребекка.
Я молча киваю.
Аплодисментам нет конца.
Мы отмечаем это событие в отеле «Астория», который в то время находился рядом со стортингом[4]. Я бы с радостью не пошел на это формальное торжество, но такое поведение сочли бы трусостью и мелочностью, а кроме того, там будет Аня. Родителей финалистов на обед не пригласили, но я вижу, как Человек с карманным фонариком и его жена поздравляют Аню. Нейрохирург Брур Скууг поднимает дочь, как тряпичную куклу. Его мужественный облик пугает своей непререкаемой властностью. Я обращаю внимание на то, что Аня в его руках сразу становится мягкой и безвольной. Как маленькая девочка. Весело улыбаясь, она позволяет ему расцеловать себя в обе щеки, словно играет роль маленькой, хотя она уже давно выросла из этого возраста. В то же время я наблюдаю за матерью Ани. Теперь я знаю, что ее зовут Марианне, посмотрел в телефонном справочнике. По-моему, она слишком молода для такой взрослой дочери, и меня удивляет, до чего мать и дочь похожи друг на друга.
Перед моим уходом из Аулы ко мне подходит отец. Отчаяние, написанное у него на лице, напомнило мне о похоронах мамы.
— У нее не было злого умысла, — заикаясь, говорит он. — Не сердись на нее.
Вот как? Не сердиться? Может быть, мне радоваться? Я молчу.
— Ей сейчас очень трудно, — продолжает он. — И я боюсь за нее.
— Значит, сегодня вечером все внимание должно быть направлено на нее?
Отец с несчастным видом смотрит на меня.
— Не суди ее слишком строго, Аксель. Может быть, она была пьяна. Она слышала твою игру. И не справилась со своими чувствами. Пришла в восторг.
— Послушай, отец, если Катрине трудно справляться со своими чувствами, ей нельзя показываться на людях.
Яльмар Виндинг не отвечает. Он пожимает плечами и, ссутулившись, покидает Аулу.
А я смотрю ему вслед, никогда в жизни я еще не был так зол. Но почему мне хочется излить свой гнев на отца? Только потому, что он участвовал в зачатии этого чудовища? Я мог бы сейчас покусать ее, разорвать на части. Неожиданно я вспоминаю о Желтой Вилле.
Позже. Обед. Мои унижения еще не кончились. Приходится сидеть там с этими болванами, входящими в жюри, которые показали такое вопиющее отсутствие способности судить, что даже победители чувствуют себя неловко.
Мы все сидим за длинным столом и едим теплое телячье жаркое и картофель с горошком. Взрослые — жюри и администрация конкурса — пьют красное вино. Мы, молодые, пьем шипучий напиток. Ученики средних и младших классов тоже присутствуют на обеде. Родители ждут их внизу в вестибюле. Рядом с Аней сидят другие сегодняшние победители девяти и двенадцати лет.
Но все вертится вокруг Ани Скууг. Она — абсолютный победитель, я о таком и не мечтал, поэтому, наверное, и не стал победителем. Если б они присудили мне второе место, возникло бы определенное беспокойство: а может, этот несчастный Аксель Виндинг должен был получить первое? Но поскольку я всего-навсего финалист, без всяких других заслуг, победа Ани так сильна и безусловна.
— Ты должен был победить, — шепчет мне Маргрете Ирене. Поблескивает сталь на ее зубах. Она беспомощно смотрит на меня.
Я не в силах ответить ей. Я несчастлив. Так эгоистично и мрачно несчастлив может быть только горько разочарованный человек. Я смотрю через стол на Аню, которая серьезно разговаривает с одним из членов жюри. Может быть, они обсуждают решение жюри, допущенную по отношению ко мне несправедливость.
Неожиданно моего уха касаются губы Ребекки.
— Ты уже слишком большой, чтобы плакать, — шепчет она. — Глупости всегда были и будут, только не будь сам настолько глуп, чтобы из-за них расстраиваться. Возьми себя в руки. К тому же ты не так уж хорошо и играл.
Ребекка помогает мне пережить этот вечер. Она поддразнивает меня, неожиданно весело и остроумно. Часа через два она говорит:
— Следи за собой, Аксель. Тебе хочется устроить нам всем Судный день. Ну ладно, я получила второе место, разве ты сам не говорил, что в музыке нет конкурентов? Или это говорила твоя мать? Впрочем, неважно. Должно быть, я просто кому-то понравилась. Это скорее мой вечер, чем твой. Но, по-моему, ты еще даже не поздравил меня с моим вторым местом? — Она невинно смотрит на меня — синие как лед глаза и крохотные веснушки. — Веди себя как подобает мужчине!
Я выслушиваю ее и пристыженно киваю.
И бормочу поздравление.
Но я в смятении. Напротив меня через стол сидит Аня Скууг. Можно ли любить человека, который победил тебя, буквально уничтожил, на самом важном конкурсе твоей юности? Да, думаю я, я не могу не любить Аню Скууг, которая с горящими щеками крохотными глоточками пьет вино, предложенное ей одним из членов жюри. Я слышу, что они говорят об Эмиле Гилельсе. Господи, думаю я, откуда у нее все эти познания? Ведь она никогда раньше не показывалась среди нас. Она, тайком перехватившая Сельму Люнге.
Между прочим, Сельма Люнге бросила на меня несколько долгих выразительных взглядов, пока я разговаривал с отцом. Словно хотела мне что-то сказать. Она стояла в зале. Темноволосая красавица, накрашенная немного сильнее, чем нужно. Правда, на этой стадии жизни мне почти все женщины казались красивыми. Она победоносно улыбалась. Ведь это ее ученица завоевала первое место.
Хуже обстояло дело с Сюннестведтом. Он почти не мог говорить со мной после конца конкурса. У него изо рта пахло ржавым раскаленным железом.
— Ты этого не заслужил, мой мальчик, — только и сказал он, покачав головой, нахлобучил шапку и поспешил к двери.
Я чувствую жжение в глазах и в сердце. И думаю, что, может быть, рано или поздно Аня тоже поедет домой на трамвае. Тогда мы с ней останемся вдвоем. В течение вечера она несколько раз быстро взглянула на меня, но я замечаю, что теперь я ей менее интересен. Менее опасен, я не занял никакого призового места. Зато она дружески болтает с Ребеккой и Маргрете Ирене. Они втроем часто спускаются в туалет, чтобы там без помех посмотреться в зеркало. Мы сидим с Фердинандом Фьордом и пьем прохладительный напиток. Беседуем о пианистах, которыми оба восхищаемся. Об Арро, Гилельсе, Баренбойме. О том, у каких профессоров хотели бы заниматься в будущем, в какие консерватории постараемся поступить. Сегодня мы — два проигравших.
Я слежу глазами за Аней.
Кажется, она собирается уходить? Мне хочется проехать с ней на трамвае всю долгую дорогу домой. Когда она сморит на часы и встает, я тоже прощаюсь с уважаемым обществом. Вежливо пожимаю руки всем членам жюри. Самый старый из этих усталых пожилых людей загадочно смотрит на меня и говорит:
