Вслед кортежу выкрикнув «Хинди-бхай» И еще по полтине вынув, Мы пошли к реке, на речной трамвай, И доехали до трамплинов. Я не помню счастья острей, ясней, Чем на мусорной водной глади, В сентябре, в присутствии двух друзей, После встречи Индиры Ганди. В этот день в компании трех гуляк, От тепла разомлевших малость, Отчего-то делалось то и так, Что желалось и как желалось. В равновесье дивном сходились лень, Дружба, осень, теплынь, свобода… Я пытался вычислить тот же день Девяносто шестого года: Повтори все это хоть раз, хотя, Вероятно, забудешь дату! Отзовись четырнадцать лет спустя Вполовину младшему брату! …Мы себе позволили высший шик: Соглядатай, оставь насмешки. О, как счастлив был я, сырой шашлык Поедая в летней кафешке! Утверждаю это наперекор Всей прозападной пропаганде. Боже мой, полжизни прошло с тех пор! Пронеслось, как Индира Ганди. Что ответить, милый, на твой призыв? В мире пусто, в Отчизне худо. Первый друг мой спился и еле жив, А второй умотал отсюда. Потускнели блики на глади вод, В небесах не хватает синьки, А Индиру Ганди в упор, в живот Застрелили тупые сикхи. Так и вижу рай, где второй Ильич В генеральском своем мундире Говорит Индире бескрайний спич — Все о мире в загробном мире. После них явилась другая рать И пришли времена распада, Где уже приходится выбирать: Либо то, либо так, как надо. Если хочешь что-нибудь обо мне,— Отвечаю в твоем же вкусе. Я иду как раз по той стороне, Где кричали вы «Хинди — руси». Я иду купить себе сигарет, Замерзаю в облезлой шкуре, И проспект безветренный смотрит вслед Уходящей моей натуре. Я иду себе, и на том мерси, Что особо не искалечен. Чем живу — подробностей не проси: Все равно не скажу, что нечем. Эта жизнь не то чтобы стала злей И не то чтобы сразу губит, Но черту догадок твоих о ней Разорвет, как Лолиту Гумберт. И когда собакою под луной Ты развоешься до рассвета — Мол, не может этого быть со мной!— Может, милый, еще не это. Можно сделать дырку в моем боку, Можно выжать меня, как губку, Можно сжечь меня, истолочь в муку,
