что пришлось его отпаивать водой со льдом. Потом он возомнил себя королем танцпола, оттоптав мне все ноги и заодно расшугав всех вокруг. Потом он закурил сигару, и его вырвало — и это пока все причитали, какой он весь из себя замечательный, — все, кроме моих друзей.

Амалита сразу сказала: «Ты что, ничего лучше себе найти не могла? На него же без слез не взглянешь!» Я говорю: «Зато какой секс!», а она фыркает: «Прекрати, меня сейчас стошнит!»

Месяц спустя Дадли сделал мне неофициальное предложение, и я согласилась. Я его стыдилась, но надеялась, что это пройдет. К тому же скучать с ним не приходилось. Мы все время что-нибудь покупали. Квартиру. Обручальные кольца. Антиквариат. Восточные ковры. Серебро. Вина… Все время куда-то ездили — то в Нанта-кет, то в Мейн к моим родителям — правда, Дадли был жутким раздолбаем и никогда не приходил вовремя, так что мы вечно опаздывали на все поезда и паромы.

Но последней каплей стала наша поездка в Нантакет, когда мы в четвертый раз опоздали на паром и нам пришлось остановиться в каком-то мотеле. Я умирала от голода и попросила Дадли принести какой- нибудь китайской лапши, а он вернулся с кочаном капусты и с раскисшим помидором. И пока я лежала в постели, стараясь не обращать внимание на томные стоны за стеной, Дадли как ни в чем не бывало сидел за столом и вырезал гниль из помидора швейцарским армейским ножом. Тридцать лет мужику, а чистоплюйства на все семьдесят.

На следующее утро я не выдержала: «Может, тебе спортом заняться? Мышцы нарастить?»

С тех пор меня раздражало в нем все. Пошлые наряды. Фамильярные манеры. Три торчащих волоска на кадыке. Его запах.

Я каждый день капала ему на мозги, чтобы он пошел в спортзал. Стояла у него над душой, заставляя отжимать двухкилограммовые гантели — больше он бы все равно не потянул. Он даже вроде начал поправляться — набрал килограмма четыре, но потом опять сбросил. Однажды мы пошли на ужин к его родителям — у них дом на Пятой авеню. Кухарка приготовила бараньи отбивные. Так Дадли начал орать, что не ест мяса, устроил родителям сцену, заявив, что им совершенно наплевать на его привычки, и погнал кухарку в магазин за рисом и брокколи. В итоге ужин пришлось отложить аж на два часа, а Дадли к своей еде даже не притронулся. Я чуть со стыда не сгорела. Мне его отец потом сказал: «Тебе мы всегда рады, но в следующий раз приходи-ка ты лучше без него».

Тут бы мне его и бросить, но Рождество было на носу, и я его пожалела. А на Рождество Дадли сделал мне официальное предложение, с бриллиантовым кольцом в восемь каратов, на глазах у всей моей семьи. В нем всегда было что-то гаденькое, а тут уж он оттянулся по полной программе — запихнул кольцо в шоколадную конфету и протянул мне набор. «Поздравляю! — говорит. — Я бы на твоем месте сразу открыл».

«А если я не хочу шоколада?» — отвечаю и глазами на него зырк. В обычное время он бы уже по стойке «смирно» стал, а тут ничего, еще и петушится.

Хочешь, хочешь — отвечает, причем нагло так. Ну я и запихнула конфету в рот. Все так и замерли от ужаса. Я вообще могла зуб сломать или, того хуже, подавиться. И все-таки я сказала «да».

…Не знаю, была ли ты когда-нибудь в таком переплете, но после помолвки все это напоминает грузовой состав, несущийся под откос. Нескончаемые вечеринки на Парк-авеню, обеды «для своих» в «Мортимере» и «Бильбоке»… Малознакомые дамы, прослышавшие про помолвку и жаждущие увидеть кольцо.

И все только и твердят, какой он расчудесный. «Да», — соглашаюсь я, а сама чувствую себя последней сволочью.

А потом настал день моего переезда в нашу новенькую семикомнатную квартиру на Семьдесят второй Ист-стрит — идеальная мебель, классическая планировка. У меня уже и коробки упакованы, и грузчики внизу — а я не могу, и все.

Звоню Дадли. «Я так не могу», — говорю. «Как — так?» — спрашивает он.

Я вешаю трубку.

Он перезванивает. Приезжает. Уезжает. Мне названивают его приятели. Я напиваюсь. Его ист-сайдские друзья точат на меня нож. Начинают распускать слухи: будто бы меня застукали у кого-то дома в четыре утра в чем мать родила и в ковбойских сапогах. Будто бы я в каком-то клубе делала кому-то минет. Будто бы я пыталась заложить обручальное кольцо, и вообще я жуткая авантюристка и с самого начала только и думала, как бы его прокатить.

Добром такие вещи не заканчиваются. Я переехала в крохотную студию в грязной многоэтажке на Йорк-авеню — все, что могла себе позволить, — и занялась своей карьерой. Для Дадли все обернулось намного хуже. Грохнулся рынок недвижимости, и он так и не смог продать нашу квартиру. Потом вообще уехал. Переехал в Лондон. И все из-за меня. Хотя, по слухам, ему там неплохо. Говорят, нашел себе какую- то тихоню, графскую дочку.

Теперь уже никто и не помнит, каково мне тогда было. Три года кошмара. В страшном сне не приснится. И хотя я сидела без гроша, ела хот-доги на улице и всерьез подумывала покончить жизнь самоубийством — однажды даже набрала горячую линию, но потом мне на пейджер пришло приглашение на какую-то тусовку, — я поклялась, что больше со мной такое не повторится. Что никогда в жизни не позарюсь на мужчину из-за денег. Все-таки это ужасно — так обидеть человека.

— И ты что, правда думаешь, что все из-за его внешности? — спросила Кэрри.

— Я потом об этом много думала… Ах да, еще одна вещь — стоило мне сесть в его машину, как я немедленно засыпала. То есть у меня буквально закрывались глаза. На самом деле мне просто было с ним скучно.

Может, шампанское слегка ударило ей в голову, но Банни наконец рассмеялась, правда, как-то неуверенно.

— Ужасно, да? — спросила она.

Кэрри прилетела в Аспен на частном самолете. На ней была белая норковая шуба, короткое платье и белые кожаные сапоги — ей казалось, что более подходящего наряда для частного самолета не найти. Как выяснилось, она ошибалась. Ее спутники, владельцы самолета, были в джинсах, красивых вышитых свитерах и зимних ботинках, рассчитанных на снежную погоду.

У Кэрри было дикое похмелье, так что, когда они приземлились в Линкольне, штат Небраска, чтобы заправиться, пилоту пришлось вести ее под руку по трапу. Было довольно тепло, и она разгуливала в своей белой норке и солнечных очках, покуривая сигареты и разглядывая безрадостные пожелтевшие поля, тянувшиеся покуда хватал глаз.

Мужчина Ее Мечты встречал ее в аэропорту. Он сидел снаружи, одетый с иголочки — коричневый замшевый плащ, замшевая шляпа в тон, — и курил сигару. Подойдя к самолету, он первым делом проворчал:

— Ну сколько можно ждать? Я уже совсем задубел.

— Ты что, не мог подождать внутри? — в тон ему спросила Кэрри.

Они проехали через маленький городок, напоминавший игрушечные домики, аккуратно расставленные ребенком под рождественской елкой. Кэрри потерла глаза и вздохнула.

— Все, буду отдыхать. Набираться сил, — объяснила она. — Готовить.

Стенфорд Блэтч тоже прилетел на частном самолете. Остановился он у некой Сюзанны Мартин, подруги детства. После той тусовки у Ривера Уайлда он ей сказал:

— Знаешь, хочу начать все с чистого листа. Мы же с тобой уже сто лет дружим — может, нам вообще пожениться? Заодно получу свое наследство, и будем жить в свое удовольствие.

Сюзанна была сорокалетней скульпторшей, питавшей слабость к эффектному макияжу и крупным украшениям. Традиционный брак не слишком ее интересовал.

— Отдельные спальни? — спросила она.

— Естественно, — ответил Стенфорд.

Скиппер Джонсон прилетел на обычном пассажирском самолете, поменяв эконом на бизнес-класс за счет бонусных баллов. Поселился он в коттедже вместе с родителями и двумя младшими сестрами. «Нет, мне срочно нужна девушка, — размышлял он. — Это же абсурд».

Будущая счастливица представлялась ему умной, красивой женщиной лет тридцати-тридцати пяти. Но главное — интересной личностью. За минувший год он пришел к выводу, что девушки его возраста наводят на него скуку. Слишком уж заглядывают ему в рот — даже как-то не по себе становится.