загодя – у немцев-то на зиму ничего не было, кроме шинелишек, а здешние вертухаи, надо полагать, в шинелишках мерзнуть не хотели… Напяливайте быстренько, ночью в лесу зябковато.

Бушлат приятно пах свежестью – лишь теперь, натянув его, Вадим в полной мере осознал, как воняет загаженная полосатая одежонка.

– Сапоги бы где найти… – сказал Синий, тихонько закрывая кладовушку. – Вон сумка подходящая, а вон там, без подсказок вижу, найдется хорошая жратва…

Он распахнул дверцу высоченного общепитовского холодильника, удовлетворенно причмокнул и начал бросать в матерчатую сумку все без разбора – колбасы, ветчину в вакуумной упаковке, консервные банки, прозрачные мешочки с конфетами. Хватал с соседних полок блоки сигарет. Сунул в боковые карманы бушлата две пузатые бутылки коньяка, шепотком наставляя:

– Карманы, карманы набивайте, неизвестно еще, сколько будем по чащобе болтаться… Бля, где ж открывалка? Консервов до черта, а открывалки не видно…

– Вон там всякие причиндалы, – показал Вадим. – Кухонные ножи, открывашки…

– Ножи – это хорошо, надо прихватить…

После жизни на положении взаправдашних узников концлагеря, пусть и недолгой, обширная кухня с ее немудрящим добром казалась форменной пещерой Аладдина. Окончательно освоившись здесь, отбросив излишнюю осторожность, они на цыпочках перемещались из угла в угол, и сумка, и карманы раздувались от добычи: еда! табак! ножи! фонари! Даже робевшая поначалу угрюмая Ника понемногу втянулась в охоту за сокровищами.

Замок на входной двери громко щелкнул в самый разгар потаенного грабежа – они все еще шатались по кухне, не в силах остановиться.

Застыли, как вкопанные. Синий показал подбородком:

– Туда…

Кинулись на цыпочках в угол, где можно было надежно укрыться за огромным шкафом, набитым крупами, макаронами и пластиковыми бутылками с минералкой. Кто-то из них впотьмах оступился, подошва громко стукнула по полу.

Синий прижался спиной к боковине шкафа, стиснув широкий, длиннющий кухонный нож. Дверь распахнулась и тут же громко захлопнулась за вошедшим. Белый луч сильного фонаря прошелся по кухне крест-накрест, выхватывая из полутьмы самые неожиданные предметы. Задержался на распахнутой дверце холодильника. До двери от их укрытия было не так уж и далеко, метров пять… Вадим беззвучно толкнул Синего в плечо указательным пальцем, потом многозначительно провел им по горлу. Синий прижал палец к губам, поднял нож повыше, сгруппировался…

И тут от двери послышался насквозь знакомый, визгливый, сварливый, исполненный гнусненького охотничьего азарта голос тетки Эльзы:

– Ку-ку, соколики! Застукала!

Сердце превратилось в застывший комочек чего-то полужидкого. Вадим едва не заорал во весь голос. А тетка Эльза продолжала – медленно, с расстановкой, сладострастно:

– Вилли, бесстыжие твои глаза, я ж знаю, что ты там окопался! А кто с тобой? Ганс, поди? Я давненько поняла, что вы, умельцы, ключи подобрали! Коньячок-то убывает… Хоть и понемножку. Ох, пора доложить герру коменданту… Тревога в лагере, а они под шумок по ящикам лазят… Выходите оба, все равно мимо меня не прошмыгнете! Ку-ку! Я иду искать, кто не спрятался, я не виновата…

И зашаркали грузные шаги. Луч сильного фонарика метался вправо-влево, тетка Эльза приговаривала:

– Цып-цып-цып… Ни стыда у вас, ни совести, там побег, а они вместо…

Синий прянул из-за шкафа, занеся нож. До Вадима донеслось короткое оханье, секундная возня, потом нечто тяжелое грянулось об пол так, что от сотрясения приоткрылась хлипкая фанерная дверца ближайшего шкафа. Луч фонарика описал кривую, кувыркнулся. Погас. Потом послышался голос Синего:

– Амба…

Они решились высунуться. Удивительно, но она уже не шевелилась, распласталась, разбросав руки, в пронзительной тишине слышался тоненький плеск, хлюпанье, и в бледной полосе лунного света ширилось темное пятно. Лицо, слава богу, было в темноте… Синий сквозь зубы процедил:

– Сидел со мной один урюк, у которого дедушка басмачил. Научил, как это делается по-басмачьи – кончиком в сонную артерию – и прощай… – он нагнулся, вытянул из кобуры на поясе поварихи наган, сноровисто высыпал на ладонь патроны. – Мать моя, вся семерочка! Ну, теперь будет чем разобраться с нашим Мерзенбургом… С ножиком и пытаться было нечего, а так…

– Семеныч, ты что? – встревоженно спросил Эмиль. – Умом поехал? Их там до черта…

– Гришан, я ж тебя с собой не зову, – оскалился он в лунном свете. – Подавайся до лесу, твое дело. Но лично я тут кое-кого в суматохе ур-рою… Держи сумарь. Пора на вольный воздух, а то еще возьмутся искать эту суку, да и свет могут наладить…

– Семеныч…

– Все, проехали, – бросил Синий. – Тебе во-он в ту сторону, там лесок погуще, согласись. Как говорят в штатовских фильмах, это моя проблема. Рвем!

Он первым пробежал на цыпочках к двери, мимоходом лихо перепрыгнув через бывшую тетку Эльзу, как через бревно, на волосок приоткрыл дверь – хорошо смазанные петли не издали ни звука, – посмотрел в щель, распахнул пошире, выскользнул на крыльцо. Следом выбежали остальные.

Вадима пронзило ни с чем не сравнимое ощущение с в о б о д ы – сумасшедшее, пьянящее, кружившее голову. Свобода! Некий бесконечный миг все четверо неуклюже топтались на крыльце – хлебнули столько горького, что от свободы форменным образом отвыкли. Вадим не мог знать, понятно, что чувствуют остальные, но у него самого промелькнула дурацкая мысль: «Мы ведь у капо разрешения не спросили…»