облупившейся известке потянулась темная, влажная полоса, очень быстро достигшая пола.

– Получается, – радостно констатировал Синий. – Ну-ка, еще разок попробуй. О-па! Будто всю жизнь с ведрами бегал… Порядок такой: лягавый с ведром и лось с поленом бегут впереди и действуют, как я им объяснял. Следом двигаюсь я с запасным ведром, если что – сразу тебе его подаю. За мной бабы, которые дамы. Гришан и этот, – он кивнул на Вадима, – замыкают процессию, зорко глядя по сторонам, не появится ли непрошенный свидетель.

– А если появится? – спросил Вадим.

– Так и доложишь, – хмыкнул Синий. – Поскольку больше все равно ничего сделать нельзя… Уяснили? Кто-то что-то не понял? Ну, коли все молчат, наливаем ведра, присядем перед дорожкой – и айда…

И тут, как в кошмарном сне, на веранде застучали шаги. Никто не произнес ни слова, не шелохнулся, все застыли, словно в финальной сцене «Ревизора».

Темная фигура, возникшая на пороге, уверенно потянулась левой рукой к выключателю. Загорелся тусклый свет. В проеме стоял Василюк, поигрывая дубинкой, слегка пошатываясь. С первого взгляда видно – вчерашнее веселье бурно продолжается…

Василюк недоуменно вертел головой. Пожал плечами:

– А ведро у вас зачем? Что творится?

– Лагерные игры после отбоя, герр капо! – наконец нашелся Синий. – Насколько я помню, уставами не запрещено…

– Не запрещено? – Василюк подумал, рыгнул. – Игры, игры, после отбоя… После отбоя! А что полагается делать после отбоя? Спать. Сном греховодников. – Он помахал рукой, словно отгонял курицу: – А ну-ка, отошли… Пр-роинспектируем…

Они медленно отступили к окну. Василюк прошел в барак, в классическом стиле Элвиса покачивая бедрами и хлопая себя ладонями по коленкам. Изображал какие-то джазовые примочки, надо полагать.

– О, чаттануга, пара-бамба-бамба-йе-йе… Смирно, твари!

Они стояли, замерев. Придвинув ногой стул, Василюк неуклюже на него плюхнулся, вытащил сигареты, с третьей попытки угодил кончиком в пламя зажигалки. Сделал пару затяжек, принял самую вальяжную позу, какую только позволял дрянненький старомодный стул. И затянул наставительно:

– Вы знаете, твари, за что вас ненавидит всякий интеллигентный человек? За то, что вы все опошлили… и украли победу. Пока мы свергали эту сраную Советскую власть, пока мы ломали хребет КПСС, вы все сидели по своим норкам, а потом вдруг выползли в одночасье – и начали грабить, хомяки, защеканцы… Мы, между прочим, боролись не за вас, а за свободу и демократию… И откуда вы только взялись, паскуды… Кто вам дал п-право красть у нас победу? Разве мы для вас старались?

Его слушали, потому что больше ничего другого не оставалось. Была зыбкая надежда, что уйдет к чертовой матери, как только потянет выпить еще. Но шли томительные минуты, а он сидел прочно, как гвоздь в доске, обвиняя и обличая, как меж такими водится, от имени «всей российской интеллигенции» и «всех порядочных людей». Непохоже, чтобы собирался уходить.

– Как об стенку горох, – грустно констатировал в конце концов капо. – Что и следовало ожидать. А выгоню-ка я вас сейчас, скоты, на аппель, помаршируете пару часиков…

Вадим расслышал рядом обращенный к Эмилю шепот Синего:

– Как только кинусь – бей по свету. Потом держи ноги…

Несмотря на дикое напряжение, Вадим едва не расхохотался – чернявый педераст покачивался на стуле, разглагольствовал, как тетерев на току, даже не допуская мысли, что сейчас его будут кончать…

Синий метнулся неожиданно, как стрела. У Василюка еще хватило времени измениться в лице, опустить руку к кобуре, а больше он ничего не успел – Синий обрушился на него, шумно свалил на пол вместе со стулом, навалился, прижал к полу, и тут же погас свет.

– Ноги! – хрипел Синий, бешено работая локтями.

Раздался жуткий хрип. Эмиль навалился на брыкающиеся ноги капо, всем телом придавливая их к полу. Василюк хрипел и булькал, пару раз прямо-таки подбросил Синего в воздух. Но очень быстро хрип стал глохнуть, дерганья прекратились, пошли кишечные газы, завоняло.

Синий еще какое-то время подпрыгивал на нем, дергая локтями, потом убрал руки, пригляделся и встал:

– Звиздец активисту… – нагнулся, снял с пояса у трупа револьвер и дубинку, обернулся: – Все, орлы. Пора срываться. Еще искать начнут гада… Набирай воду, генерал, живенько! Все помнят расклад? Пошли аккуратно…

– Мужики… – послышалось с нар.

Доцент, доселе не подававший признаков жизни, так что все о нем начисто забыли, приподнялся на локтях.

В лунном свете видно было, что по лицу у него текут слезы, а лицо искажено сумасшедшей надеждой. Он, конечно же, понимал, что никто его на себе не потащит, но надеялся на чудо, потому что больше не на что было надеяться. Тихо повторил:

– Мужики…

– Ну что уж тут… – негромко сказал Синий. – Ну, коли уж так… Судьба. – Он выдвинул барабан здоровенного «Айсберга», оглядел кругленькую обойму, подцепив ее ногтем. – Пульки резиновые. Если прижать к виску и нажать – будет то же самое, что и свинцовые девять грамм. Ничего лучше не придумаешь… – Он перегнулся на нары и положил револьвер рядом с Доцентом. – Только прошу тебя, как человека – погоди немного, а? Пока мы там все провернем. И все кончится. Все… Как человека прошу, не спеши…

И отвернулся к двери, махнул рукой. Остальные гуськом, стараясь ступать бесшумно, вышли следом за ним на веранду. На небе не было ни облачка, сияла луна, густые черные тени ближайших бараков кое-где накрыли проволоку и протянулись за ограду, заканчиваясь уже на свободе.