револьвером. Обыскав карманы негра, парижанин нашел обычную для курильщика зажигалку с фитилем и кремнем.

— Эта безделушка стоит целого состояния, присваиваю ее без угрызений совести… По сути дела, это военный трофей.

Тотор нашел еще плоскую оплетенную бутылку с немалой дозой виски [83] и воскликнул:

— Повезло! Лучшее лекарство! Молоко от бешеной коровы, чтобы поставить беднягу Мериноса на ноги.

Подбежав к мистеру Шесть, тоже лежавшему без сознания, француз забрал и у него револьвер, нож и зажигалку. Потом, скрутив полицейскому кнутом руки и ноги, возвратился к мистеру Пять и связал его тем же способом.

Теперь можно было спокойно заняться товарищем. Парижанин влил в рот Мериноса немалую толику виски и сказал с комичной нежностью:

— Хлебни, мой зайчик. Это сивуха с купоросом, тройная настойка на битом стекле, от такой и мертвый оживет.

Меринос выпил жгучего напитка, закашлялся, поднял веки, приподнялся. Мутными глазами посмотрел на своего спасителя, узнал его и воскликнул со слезами на глазах:

— Тотор, мой дорогой Тотор! Друг мой, брат!..

Парижанин просиял и радостно улыбнулся. Перерезав веревки на руках спасенного, он сказал:

— Видишь, жизнь все-таки неплохая штука, и никогда не нужно отчаиваться.

— Верно, Тотор, особенно, если рядом ты. Но где же… эти злодеи? — прибавил он.

— Посмотри сам.

— Ты их убил?

— Не потребовалось! Так, встряхнул немного, не делая бобо… только чтобы они… не заставили тебя потерять голову.

— Один справился с ними? О, молодчина, — сказал американец, который не понял мрачной шутки. — Да, совсем один, да еще со связанными руками! Ты замечательный человек, Тотор!

Потрясенный мужеством друга, Меринос взглянул на него с откровенным восхищением.

— Значит, ты еще раз спас мне жизнь!

— Мне таких услуг не жалко, просто за тобой должок. Ну, довольно, займемся-ка делом.

— Что же может быть важнее выражения моей благодарности?

— Прежде всего полечить твои лапы, которые почти поджарились. Еще немного, и можно подавать под белым соусом.

— Да, ужасно болят. Когда же я смогу передвигаться?

— Не беспокойся, я все устрою, вот увидишь.

Парижанин подошел ко все еще не очнувшемуся мистеру Пять и, взявшись одной рукой за шпору, а другой за носок, короткими подергиваниями стянул с него сапог.

— Прекрасно! Теперь — второй. Неплохо! У мистера Пять наверняка сорок шестой размер, твоя нога войдет в его сапог, как скрипка в футляр.

— Так это для меня?

— Да, как видишь, взяты на поле боя у поверженного врага. Они тебе подойдут.

Меринос натянул сапоги и сказал:

— Морщиться не приходится. Спасибо, Тотор!

— Когда вернемся к озеру, хорошенько прополощи в соленой воде и содержимое и оболочку. Все продезинфицируешь и вылечишься в сорок восемь часов.

— Мне не дойти до озера…

— Доедешь на лошади мистера Пять, который уступит тебе седло и сбрую за ту же цену, что и сапоги…

— Кстати, где они, эти лошади? — спросил Меринос.

— Увидишь, — ответил Тотор. — Теперь замени свой шапокляк фуражкой, и солнце не будет печь. Отлично, у тебя вид президента спортивного клуба. А раз фрак столь же неудобен, как десятилитровый цилиндр, смени его на доломан[84] замечательного мистера Пять. Он широковат, но ничего. Как говорит пословица, бычку хорошо и в амбаре. Не обиделся?

В эту минуту послышался стук копыт. Прекрасно выдрессированные лошади, промчавшись галопом, вернулись на прежнее место. С распущенными гривами, болтающимися стременами, они приблизились к месту побоища, но, почуяв белокожих чужаков, стали нервно фыркать, перебирать ногами.

Тотор бросился к ближайшей из лошадей, чтобы ухватиться за поводья, но та проворно обернулась и дважды взбрыкнула.

— Проклятье! Трудно будет ее поймать, — разочарованно заметил он.

— Не спеши, — проговорил Меринос. — Не делай резких движений. Они не просто боятся нас, мы прямо-таки наводим на них ужас. То же было в Америке с лошадьми, воспитанными неграми; потому-то отец не берет больше темнокожих на работу в конюшни.

Поразмыслив, Тотор воскликнул:

— Идея! Постараюсь обмануть их обоняние и зрение. Сперва — обоняние.

Парижанин подошел к мистеру Шесть, по-прежнему лежавшему как огромная черная марионетка с оборванными веревочками, быстро развязал ему ноги и руки, снял с него мундир, сапоги, всю одежду, кроме белья, снова скрутил негра и надел на себя его платье.

— Негры уверяют, будто белые пахнут свежей рыбой. Не спорю, — пробормотал Тотор. — Зато мне кажется, что от чернокожих австралийцев несет одновременно козлом и мускусом.

— Верно, — подтвердил Меринос. — Особенно если судить по этим обноскам.

— А теперь дай-ка мне твой фрак. Благодарю. Пожалуй, подойдет. Сейчас увидишь.

С лукавой серьезностью Тотор отрезал одну из фалд, проделал в ней два отверстия для глаз и, прижав к лицу, надвинул фуражку на верхнюю часть этой маски, чтобы она не свалилась.

Глядя на него, Меринос невольно засмеялся, забыв про боль в ногах.

— А для довершения иллюзии, — прибавил Тотор, — я сделаю себе черные митенки[85] из рукавов мастерского произведения Диксона и Вебера, нью-йоркских портных. А теперь осторожно, не спугнуть бы!

Лошади стояли довольно близко. Одна из них подошла еще ближе, опустив голову и волоча по земле поводья. Тотор уверенно двинулся к ней. Животное посмотрело на него, понюхало воздух — и, надо полагать, удивилось, что его черный хозяин стал таким маленьким-маленьким.

Но фуражка на нем все та же, и запах его… Значит, можно успокоиться!

Повод оказался в пределах досягаемости Тотора. Он не замедлил схватить его, как кошка мышку. Лошадь фыркнула, стала пятиться, пытаясь вырваться.

— Слишком поздно, родная моя! Попалась, придется тебе носить другого хозяина и не кобениться!

С непревзойденной обезьяньей ловкостью Тотор вскочил в седло. Лошадь прядала ушами, брыкалась, вставала на дыбы, отчаянно сопротивляясь, но француз сильно пришпорил ее и пустил карьером по раскаленному песку.

Через четверть часа он вернулся. Животное, покрытое пеной, тяжело поводило боками. Укрощение строптивой состоялось!

Значит, все прекрасно. Удача на этот раз на их стороне. Судьба, которая была столь сурова к молодым людям, улыбнулась им.

Вторая лошадь, привыкшая всегда держаться бок о бок с первой, послушно возвратилась на свое место. Тотор без труда схватил ее за повод и подвел к другу.

Американец уже ничему не удивлялся: сила духа, энергия и упорство Тотора приучили его к тому, что даже несбыточное сбывалось. Но, с трудом поднявшись на ноги, он все же воскликнул:

— Тотор, ты велик!

— Мой рост — один метр и шестьдесят четыре сантиметра в обуви на каблуках, — отозвался парижанин, — ровно на двести девяносто восемь метров и тридцать шесть сантиметров ниже Эйфелевой