— Еще, еще! Она восхитительна, — сказал Меринос, — я съел бы все лохмотья с этого дерева!
Снимать кору стало гораздо легче. Тотор, не теряя времени, отдирал большие куски. Они легко отделялись от ствола — достаточно было сделать круговой надрез. Получались большие тартинки[76], быстро исчезавшие в желудках голодных юношей.
— Ха, ха, ха! — смеялась «мерзкая курица», пожиравшая ящерицу.
Набив рот, Тотор и Меринос лишь пожали плечами: наплевать им на ироничные крики зловещей птицы!
Наконец-то у них есть пища! И они поглощали ее как голодные звери, забыв о повешенном. Каким лакомством казалась им кора, все равно — ядовитая, не ядовитая!
Так прошло около получаса. Утолив голод и жажду, Тотор и Меринос почувствовали усталость. Еще бы! В течение тридцати часов они не смыкали глаз, а последняя ночь на пробковом плоту была особенно изматывающей. Отыскав место в тени, бедняги легли на горячий песок и тотчас же заснули. Было около семи утра.
Живительный сон длился долго. Солнце прошло половину своего пути; зной в иссушенной пустыне стал нестерпим. Тень постепенно сместилась, и лучи солнца жгли спящих.
Тотора мучил кошмар. Ему снилось, будто что-то невыносимо тяжелое давит на грудь, душит… неведомые узы до боли стягивают руки… Он вздрогнул и с криком проснулся.
Сон превратился в ужасную действительность. На грудь Тотора давило колено черного исполина. Одет негр был, однако, как белый: желтые сапоги и фуражка с козырьком, прикрывавшим затылок.
Необыкновенно ловко он тонким шнурком стянул руки Тотора повыше кистей.
С Мериносом было то же самое. Он открыл глаза и яростно вскрикнул, увидев, что второй, столь же огромный негр связывал его со сноровкой кузнеца, ворочающего свои железяки.
Едва опомнившись от нападения, молодые люди заметили двух великолепных, оседланных по- военному лошадей, с закинутыми на шею уздечками. Конечно, они принадлежали чернокожим молодчикам.
Как большинство янки, Меринос жестоко презирал всех негров. Настоящий потомок таких аболиционистов[77], которые, невзирая ни на какие декларации о равенстве, ни за что не сядут с негром за один стол.
Дрожащим от возмущения и гнева голосом он крикнул:
— Грязная свинья! Как ты смел поднять руку на меня, чистокровного белого, джентльмена?
Негр выпрямился и детским голосом, жестоко коверкая английский язык, ответил:
— Я не есть свинья, я слуга его величества король Эдуард.
— Лжешь!
— Я не лгать. Я инспектор конная полиция мистер Пять.
— А я — бригадир полиции мистер Шесть, — прибавил второй чернокожий, сняв колено с груди Тотора.
Наконец-то можно дышать! Парижанин сделал глубокий вдох и сказал примирительным тоном:
— Вы полицейские? Отлично! Но почему же вы безо всякого повода схватили мирных путешественников? Вы меня понимаете, конечно, мистер Шесть?
Черным и сухим, как лакричная[78] палочка, пальцем мистер Шесть (вероятно, шестой номер) почесал кончик своего носа, подумал и ответил, выражаясь по-английски гораздо правильнее своего товарища:
— Вас надо арестовать и отвезти… живых или мертвых. Это закон.
— Да за что же? Вы нас знать не знаете, мы иностранцы и в Австралии-то всего неделю, — продолжал француз.
— Не надо лгать! — воскликнул мистер Шесть. — Да, мы доставим вас живыми или мертвыми куда следует, потому что вы — агенты бушрейнджеров…
— Буш… Кого? — недослышав, спросил Тотор.
— Бушрейнджеров — беглых каторжников, лесных бродяг, разбойников, воров и убийц… страшного сообщества, которое действует по всей Австралии. Да вы сами знаете лучше меня, — ответил негр.
— Мистер Шесть и мистер Пять, если вы не насмехаетесь над нами, то попали пальцем в небо, — сказал парижанин. — Я — мистер Тотор из Парижа, а мой спутник — мистер Меринос из Нью-Йорка. Мы были пассажирами парохода «Каледонец», плыли из Европы и, по несчастью, оказались за бортом.
— Неделю тому назад?
— Да!
— И вы прошли пешком через леса и пустыни, все четыреста миль от океана досюда? И вы хотите в этом уверить нас? Ну, не так-то мы глупы, — сказал мистер Шесть.
— Да, да, — с торжеством закричал номер Пять. — Вы — плохой белый! Вы лгать! Вы резать! Вы — бушрейнджеры и убили этот несчастный!
— Теперь этот презренный грубиян обвиняет нас в убийстве! — с негодованием воскликнул Меринос. — Да как и чем могли мы его убить?.. Да посмотри ты, идиот, на цепь, на громадный штырь, крепко вбитый в ствол…
— Не наш дело, — ответил мистер Пять с жестокой усмешкой.
— Может объяснять все шерифу и прокурору.
— Мы этого и хотим! Поедем поскорей, все устроится, объяснится, — сказал Тотор.
— Да, я с наслаждением посмотрю на цивилизованных людей, — прибавил Меринос, — рад отправиться к шерифу и к прокурору. Скоро ли мы увидим их? Далеко они?
Мистер Шесть холодно ответил, точно говоря о самой обыкновенной вещи:
— До них около пятисот или пятисот двадцати пяти миль.
— Как от Парижа до Лиона, недурно! — серьезно проговорил Тотор. — И вы здесь одни?.. Так далеко от начальства, в дикой стране?
— На половине дороги — инспектора Три и Четыре, им-то мы и передадим вас, — объяснил бригадир.
— И найдется пара лошадей для нас? А может, автомобиль или хотя бы купе в приличном поезде?
Мистер Шесть со спокойной иронией человека, которому подвластны жизнь и смерть, произнес:
— Пешедралом пойдете.
— Ах ты, дерзкая обезьяна! — вскрикнул выведенный из себя Меринос. — Я не двинусь с места.
Номер Пятый засмеялся, снял из-за плеча stock-whip, ужасный кнут погонщиков скота. Быстрым движением кисти он щелкнул ремнем, который развернулся со звуком пистолетного выстрела. Ремень хлестнул несчастного Мериноса по ляжке.
Американец подскочил; вырванный клок его одежды упал на землю. Капля крови покатилась по обнажившейся ноге молодого человека. От ярости и боли тот взвыл. Потрясая связанными руками, Меринос сжал кулаки, грозя ими мистеру Пять. Но тот, ухмыляясь, сказал:
— Пробный удар, чтобы советовать вам идти добровольно. Когда мистер Пять щелкнет посильней, вы поскакать как Джон Рэббит, братец кролик из буша![79]
Мистер Шесть, тоже вооруженный кнутом, прибавил тоном, не терпящим возражений:
— Вперед! И знайте: доставлю вас куда следует живыми или мертвыми!
ГЛАВА 8
Во многие области бесконечной австралийской территории цивилизация не проникла. Еще и сейчас, на заре XX века, сила владычествует там над правом, а человеческая жизнь ничего не стоит. И первые