И действительно, на другой день все вещи оказались сухими, точно их выгладили утюгом; это развлекло французов, но ненадолго. Скоро к ним вернулась прежняя хандра.

— Так как же, господин Лопатин, — говорил Жак, — неужели вы и теперь станете утверждать, что якут нам не изменил? Неужели в вас до сих пор не поколебалась вера в якутскую честность?

— А ямщик, наконец? — поддерживал друга Жюльен. — Ведь тому нужно было только дойти до первой почтовой станции и заявить, чтобы нам выслали лошадей. Что же он-то не возвращается?

— То, что ямщик не возвращается, это объяснимо. Он человек подначальный. На станции могло не оказаться лошадей — что он станет делать? Наконец, ведь и между станционными смотрителями тоже попадается сплошь и рядом такая дрянь… Покажи им подорожную да прикрикни на них хорошенько — все сейчас сделают, а нет — ничего от них не добьешься.

— Но ведь ямщик должен был сказать смотрителю…

— Станет смотритель его слушать!.. «Пошел вон», — и весь разговор… Конечно, я не утверждаю, что в данном случае произошло непременно так, но, во всяком случае, это весьма вероятно, я сибирские-то порядки знаю. Да, наконец, он просто мог и не дойти до станции…

— Ну, а якут? Ведь уж и ему пора бы возвратиться?

— Я уверен, что он явится. Если он запоздал, то, значит, были серьезные причины.

— Не случилось ли с ним чего-нибудь во время последней метели?

— С якутом-то? Нет, я этого даже и не думаю. Что якуту метель. Он с ней сроднился и знает, как с нею обращаться.

— Ох, хотелось бы и мне разделять вашу уверенность, да не верится.

— Напрасно. Я знаю людей. Наш якут — честнейший малый. Да, наконец, якуты высоко ставят долг благодарности. Они соблюдают его свято. На этот счет у них даже своя легенда есть…

— Легенда?.. Расскажите, пожалуйста. Кстати, это поможет нам убить время…

— Извольте. Давным-давно, лет сто тому назад, а может быть, и больше, жила-была древняя старуха-якутка. Ее считали колдуньей; кого любила она, тех называли счастливцами, а кого ненавидела, на тех, рано или поздно, непременно обрушивались всякие беды. Слово ее было для соплеменников словом оракула. Когда она уж очень состарилась, то удалилась в отдельную лачужку. Мимо нее никто не проходил, не испросив себе благословения у колдуньи и не принеся ей какой-нибудь лепты по своему достатку. Кто забывал оказать ей почтение, тому она страшно мстила. Превратившись в черного ворона, она вздымала против оскорбителя вихри и метели, потопляла в реке лодку с его добром или отнимала у него разум. Теперь кольдунья уже умерла, но якуты до сих пор приносят разные дары на то место, где она жила. Предание добавляет, что колдунья жила на земле сто лет, что она была очень толста, рябовата и имела глаза блестящие, как звезды… Колдуньей же она сделалась вот почему. Однажды, будучи еще не старой женщиной, она дала у себя в хижине приют постучавшемуся ночью страннику, напоила его, накормила, — одним словом, пригрела. Проснувшись утром, она убедилась, что гость отплатил самой гнусной неблагодарностью: он ограбил ее хижину, зарезал ее единственного сына (она была вдова) и скрылся. Чтобы отомстить убийце, она вступила в союз с шайтаном, сделалась колдуньей и с тех пор преследует неблагодарных, кто бы они ни были и в чем бы их неблагодарность ни проявлялась. Нашего якута мы спасли от смерти, помогли ему выбраться из полыньи. Он никогда этого не забудет и непременно постарается выручить нас из беды в свою очередь… Да вот… чу!.. Слышите, кто-то кричит?

Действительно, в это время кто-то окликнул путешественников. Голос раздавался где-то поблизости.

— Эй! Якут!.. Это ты, что ли? — отозвался Лопатин.

— Я, барин, — ответил хорошо знакомый нашим путешественникам голос.

С этими словами якут появился у входа в ледяную пещеру, весь покрытый инеем.

Его приветствовали крепкими рукопожатиями, посадили к огню и угостили горячим чаем. Наскоро напившись любимого российского напитка, якут предложил путешественникам ехать как можно скорее.

— А у тебя есть на чем ехать? — спросил Лопатин.

— Есть.

— Что?

— Четыре нарты.

— С оленями?

— Нет, с собаками. Но только скорее, барин; надо торопиться.

— А что? Разве что-нибудь неладно?

— Неладно, барин.

— Шалят, а?.. Варнаки {Беглые каторжники.}, что ли?

— Варнаки… Эх, барин, чем бы ехать скорее, а ты с разговорами…

— Да нет, брат, ты говори толком, я знать хочу.

— Ямщик — дурной человек… Мы встретили варнаков… С нас что взять?.. Нам они не страшны… Ямщик рассказал — вот, мол, господа богатые провалились в реку, сидят теперь, нас послали… «Так богатые господа-то?» — «Богатые. Деньжищ, добра всякого — целая уйма»…

— Ну, и что же? — спросил Лопатин.

— Ну вот и то же… Чай, сам теперь можешь понять, барин…

— Ямщик, значит, стакнулся с варнаками? Приведет их к нам?.. Ограбить хотят нас?.. Да?..

— Стало быть, что да!

Наскоро объяснив французам, в чем дело, Лопатин вместе с ними поспешно направился к нартам вслед за якутом. Кроме него, при нартах находилось еще два проводника, с помощью которых был живо нагружен уцелевший багаж.

Два слова о том, что такое нарты. Нарты — это узкие, длинные сани, очень легкие в ходу, но вместе с тем чрезвычайно устойчивые. На каждой нарте могут поместиться трое, включая и проводника. Последний садится обыкновенно на передке, в очень неудобной позе, к которой, впрочем, каждый якут абсолютно привык, и всегда бывает готов соскочить на землю в случае какого-нибудь приключения.

Под сиденьями делаются вместительные ящики для провизии пассажиров и для корма собак или оленей — для собак — мясо, для оленей — мох и лишаи.

Для трех человек в нарту нужно впрячь по крайней мере десять собак. Эти упряжные с виду неказисты и не сильны, но на деле очень выносливы, трудолюбивы и умны.

Привязывают их к саням ременными постромками, продеваемыми через ременные же ошейники. По первому окрику проводника они бросаются со всех ног и способны мчать нарту со скоростью двадцать верст в час в течение целого дня, не чувствуя ни малейшей усталости.

Вечером они довольствуются часто весьма малой пищей: дадут им по рыбе, да и то сплошь да рядом гнилой, и собаки ложатся спать, сбившись все в кучу, чтобы теплее было, а наутро просыпаются свежие и бодрые, готовые к новым трудам.

Якуты предпочитают собак оленям, во-первых, потому, что они дешевле, во-вторых, потому, что они гораздо выносливее и неприхотливее последних.

Якут сел с Лопатиным в переднюю нарту; на две следующие нагрузили багаж, а на четвертой поехали Жюльен и Жак.

На всякий случай французы положили около себя заряженные винтовки.

Караван двинулся. Собаки понеслись во всю мочь.

Якут-проводник бесстрашно пустил свою нарту не по дороге, а прямиком по снежной равнине, зорко вглядываясь в туманную даль, нет ли чего подозрительного.

К вечеру доехали до цепи Верхоянских гор и на вершине ее провели ночь. Ночлег был чисто сибирский: вырыли пещеру в снежном сугробе да в ней и спали.

Предсказание Лопатина сбылось: наверху оказалось гораздо теплее, чем внизу, в долине. В долине замерзала ртуть, а здесь градусник показывал только 17° холода по Реомюру. Это ниже средней зимней температуры Якутска.

На другой день собаки пробежали около ста тридцати верст.

Якут отыскал покинутую юрту и решил сделать в ней ночлег.

Друзья расположились там, развели огонь и за ужином принялись обсуждать свое положение.

Оно было не из приятных. Приходилось, бросив накатанную дорогу, ехать по целине, чтобы скрыть