комнатах стояла жуткая холодрыга), а благодаря целой кипе одеял и тому секрету, что прятался под простынями и раскалял их обоих.

В хорошую погоду она ходила играть в теннис с Эдуардом. Однажды сын хозяина фабрики появился на пороге их дома и попросил Мирейю позвать Долорс. Когда она вышла, то обнаружила в прихожей Эдуарда — чрезвычайно взволнованного, потирающего руки, озирающегося по сторонам. На сей раз он не принес шоколад, зато спросил, не хочет ли она поиграть с ним в теннис. Долорс смешалась, она не испытывала ни малейшего желания идти куда-то с Эдуардом и хотела лишь одного — оказаться у Антони дома, но свидание намечалось только на завтра, к тому же как-то некрасиво с ходу отвергать приглашение, к которому наверняка приложили руку и будущая свекровь, и ее собственный отец, они, похоже, уже обсудили возможность породниться, обменялись всякими соображениями наподобие «почему бы им не поладить», «глядишь, и до алтаря дойдет», «наши дети уже достаточно взрослые, чтобы начать собственную жизнь», «пора им уже, а то еще чуть-чуть, и будет поздно мечтать о потомстве» и прочее в том же духе. Что это за мания такая, прямо-таки помешались на отпрысках, ну и что, что у отца она единственная дочь, а Эдуард — наследник большого состояния? Ясное дело, главы обоих семейств опасались остаться без внуков, а если в двадцать шесть лет у тебя нет ни одного ухажера, считай, что жить тебе и дальше монашенкой.

Пресвятая Богородица, как же все изменилось, достаточно посмотреть на Сандру, которая может выбирать между своим Жауме Большие Горячие Руки и другими, которых у нее предостаточно. Во времена молодости Долорс девушки выходили замуж за первого, кто прочитал им стихи и подарил шоколад. Сейчас они к двадцати шести годам уже по горло сыты мужчинами и не знают, на котором из них остановиться, а зачастую приходят к выводу, что, возможно, лучше быть понемногу со всеми и ни с кем; потерять невинность в шестнадцать лет прежде считалось вещью немыслимой, в свои шестнадцать она и помыслить не могла о том, чтобы вообще задавать кому-нибудь какие-нибудь вопросы, это было табу, она имела право только отвечать, если спросят, причем учтиво, кратко, с обязательным прибавлением «сеньор» или «сеньора», и монахини обучали их очень старательно, они доходчиво объясняли, что их будущее и их жизненное предназначение — стать настоящими сеньорами, что мужчины хотят иметь рядом с собой женщину культурную и образованную, но при этом такую, которая никогда не покажет, что знает больше мужа, — никогда в жизни, потому что мужчина, взявший тебя в жены, сам скажет, что тебе делать. В основном ты должна управлять прислугой, и этого достаточно. Долорс умирала от желания спросить мать, насколько справедливо это учение монахинь, но мамы уже не было, она умерла, а спрашивать отца было нельзя, такие вопросы — не для мужчин. Она внимательно слушала монахинь, но про себя — поскольку обладала пытливым умом — решила, что надо все проверить на себе и убедиться, правы они или нет.

Разразилась война, а ей оставался еще год учебы. Это неспокойное время Долорс провела в интернате, вместе с остальными девочками доучила все что положено и сдала экзамены. Получила свои семь с половиной баллов и, напичканная философскими теориями, по возвращении домой попросила у отца разрешения поступать в университет, по примеру нескольких своих подруг — очень немногих счастливиц, которым повезло. Но отец отказался даже обсуждать эту возможность, он заявил, что женщине ни к чему науки, и тогда Долорс начала подозревать, что монахини знали, о чем говорили, когда уверяли ее в том, что ее жизненное предназначение — стать настоящей сеньорой; потом, после долгих уговоров, отец сказал: подождем, когда закончится война, не будет же она продолжаться вечно. Долорс сокрушалась, что, настаивая на своем, нехорошо ведет себя, ведь отца могут вот-вот отправить на фронт, но продолжала гнуть свое, и тогда отец еще раз сказал: подождем, пока все кончится, поняла?

Нет, она ничего не поняла. Голова ее была забита самыми странными теориями многочисленных авторов, которые пытались постичь, в чем смысл жизни, при этом теории эти позволялось изучать лишь до определенного предела — например, считалось приличным оголять руку по локоть, но ни в коем случае не выше. Однажды ночью в спальне интерната девочек охватило безудержное желание посмотреть друг у друга локти, ведь то, что под запретом, всегда неудержимо притягивает; и что же обнаружилось той ночью? Что у всех у них локти одинаковые, довольно-таки грязные, точнее говоря — очень даже грязные, покрытые черной коркой. С философией произошло то же самое: все, что считалось запретным, будило в беспокойном уме Долорс неуемное стремление посмотреть, что же от нее закрыто и нет ли и там, в этой тайной философии, грязи? Или, напротив, там таится мягкая, нежная и чистая плоть? Она с нетерпением ждала окончания войны. Девушка видела войну во всех ее красках и испытала на себе все ее прелести, отец управлял еще и другой фабрикой, далеко от города, а на городской дела тем временем пришли в полный упадок, что не удивительно — производство вообще переживало трудную пору, рабочие без конца бастовали, выступая против всех, кого подозревали в правых взглядах или религиозности.

Все два года, что шла война, Долорс провела дома одна, есть было почти нечего и заняться тоже нечем, она пробовала заработать на жизнь шитьем, но представители народной милиции предупредили, что это запрещено, так что ей только и оставалось, что просто пытаться выжить. Так продолжалось два года, и пусть она не слышала свиста пуль и разрывов бомб, но войну прочувствовала каждой клеточкой, и впоследствии это обернулось своего рода амнезией, не дававшей ей воспроизвести в памяти некоторые сцены, свидетельницей которых она стала; война — вот единственная вещь, которая до сих пор причиняла ей боль.

А потом все сдул порыв раскаленного ветра. От него заложило уши у тех, кто еще мог слышать, он заставил пригнуться и в поисках случайных крошек, чтобы прокормиться, смотреть в землю и не видеть дальше собственного носа. Отец вернулся и стал управлять другой фабрикой, которой тоже владели родители Эдуарда, только она находилась на окраине города. Предприятие, которым он руководил во время войны, также принадлежало им, но сейчас от него ничего не осталось. И никто не собирался его восстанавливать.

Когда страх и голод остались позади, когда жизнь начала вновь походить на жизнь, у Долорс возродилась надежда. Папа, я хочу учиться дальше, ты помнишь, я говорила тебе. Отец выглядел очень усталым, он больше не приставал к служанкам, на это у него уже не хватало ни сил, ни желания. Идея дочери по-прежнему казалась ему вздорной, Долорс, ты говоришь глупости, как-то вырвалось у него, ее настойчивость раздражала, и она поняла, что в сложившихся обстоятельствах ей рассчитывать не на что, но годы-то идут, и время, подходящее для учебы, уходит. Это никакие не глупости, продолжала настаивать Долорс, ты обещал, что мы вернемся к этому разговору после войны. Война уже закончилась. Год назад, папа.

В итоге отец вновь сказал «нет» и посоветовал обратить внимание на фабричную библиотеку, куда она может ходить, когда хочет, и читать, что хочет.

Сандра все твердит, что хочет учиться на актрису. Есть специальное училище, или институт, или что- то вроде того, но ей еще два года сидеть за школьной партой, а если вспомнить, какой ветер гуляет в голове у внучки, затея с поступлением туда выглядит проблематично. Раньше, в молодости Долорс, актрисы были просто актрисами, они принадлежали к особому кругу и не учились ни в каких институтах. Или ты родилась актрисой, или нет. И не каждая могла стать актрисой. Вернее сказать, захотеть стать актрисой могла почти любая девушка, но только не из хорошей семьи. Ведь быть актрисой означало вести свободную, чтобы не сказать распутную, жизнь. То есть скандальную.

Как легко нас шокировать. Стоит чуть-чуть выйти за рамки привычного, и готово дело — уже есть повод для скандала. Люди видели, как ты входила в дом к какому-то рабочему, отец уронил эту фразу, сидя в кресле, и при этом даже не шевельнулся. Она прозвучала как приговор, четкий и недвусмысленный, словно гвоздь вколотили — собственно, для того она и предназначалась. Гром грянул внезапно, среди ясного неба, в тот день, когда Долорс пошла за покупками вместе со служанкой Мирейей. Отец говорил обычным тоном, не повышая интонации, да и зачем — все и так понятно. И короткая эта фраза произвела ожидаемый эффект: она сгустила воздух в комнате до такой степени, что стало невозможно дышать. Долорс окаменела. Она ничего не ответила, все случилось так неожиданно, что девушка растерялась, да у нее и духу не хватило бы произнести хоть слово. Отец, который до того глядел в пол, поднял голову и посмотрел ей в лицо. Долорс не видела выражения его глаз, но догадывалась, что в нем говорит ущемленная гордость.

Нечто похожее произошло с Жофре, когда Сандра объявила, что хочет быть актрисой. Внучка носилась с этой идеей уже несколько месяцев, правда, все еще может перемениться, хотя шестнадцать лет — такой возраст, в котором уже начинаешь понимать, чего тебе хочется. Ее отец, великий философ революции, сказал так: хочешь играть в театре — играй, но в любительском, потому что для нормальной