Флори смотрела на узкую полосу сада, запыленные деревья которого казались изнуренными затянувшейся засухой. Несмотря на несколько прогремевших в жаркие летние месяцы гроз, температура была такой высокой, что люди чувствовали себя как в пекле. Жара не спадала более двух месяцев. И теперь, в начале сентября, было еще очень жарко, стояла хорошая погода. Виноделы ожидали хорошего вина.

— Беру в свидетели всех святых — вы так прекрасны, дорогая, в этом умиротворении будущим материнством!

Флори обернулась. Под тканью ее блузы, натянувшейся при этом, обрисовалась явно раздавшаяся талия и бедра. На четвертом месяце беременность уже скрыть не удавалось.

— Твоя тетка — я встретил ее на лестнице — уверяет, что ты полна сил, и за усталостью, которая меня так беспокоит, ничего серьезного не таится.

— Естественно. Я вам все время это говорю. Если бы вы получше меня слушали, вы не беспокоили бы из-за такого пустяка тетю Шарлотту.

— И все же я доволен, что она пришла. Благодаря ей я успокоился.

Флори улыбнулась, как улыбнулась бы своему будущему ребенку.

— Мне кажется, нет на свете более беспокойного, более чувствительного человека, чем вы!

— И слава Богу: ведь никто не любил бы вас так сильно, как я!

Флори рассмеялась.

— Чувствительный, но отнюдь не скромный! — проговорила она, возвращая мужу полученный от него поцелуй. — Что нового, мой друг?

— У нас на ужине будет гость.

— Прекрасно. Кто же?

— Гийом.

Почувствовав внезапно, что его опора заколебалась, котенок вывалился из рук Флори и с мяуканьем забрался под стол.

— Не знаю, что с моими пальцами последнее время, но у меня все валится из рук, — пробормотала Флори.

— Это от переутомления. При вашем состоянии это вовсе не удивительно.

— Будем надеяться. Я не хотела бы стать неловкой.

С этими словами она вновь повернулась к окну, оперлась было на каменный подоконник, такой горячий от солнца, что она тут же от него отпрянула.

— Вы пригласили кузена отужинать с нами?

— Скорее, просто побыть у нас, ведь мы его так долго не видели. Как вы знаете, я очень люблю его. Наши летние поездки отдалили нас от него, и теперь мне хочется это исправить.

— Отлично. Пойду на кухню, посмотрю, что приготовить, чтобы достойно принять вашего родственника.

— Я вижу, вы не в восторге от предстоящего визита.

— Я? Почему бы это?

— Не знаю… так мне показалось.

— Полно, мой друг! Ваше впечатление ошибочно, а поэту такое непростительно!

Она вновь засмеялась. Но на этот раз в этой несколько деланной веселости было больше нервозности, нежели снисходительности.

— Вы чем-то расстроены, дорогая?

— Вовсе нет. Я пошла на кухню и надолго там не задержусь.

— Мне кажется, что с самого дня нашей свадьбы, когда вы увидели Гийома впервые, он вам не понравился. Мне очень жаль. В чем же вы можете его упрекнуть?

— Ни в чем. Я знаю его так мало…

— Однако достаточно для того, чтобы невзлюбить его.

— У меня нет причин не любить его, ни недолюбливать. Он из вашей родни, стало быть, и мой родственник, вы ему доверяете. Для меня этого достаточно.

Когда спустя некоторое время Флори вновь поднялась в комнату из кухни, где договорилась со слугами насчет меню ужина, она больше не пыталась скрыть свою тревогу, так как оказалась в комнате одна. Вытянувшись между подушками, разбросанными по ковру в углу комнаты, Флори принялась вышивать узор на полотняной рубашке, не обращая внимания на то, что машинально делали пальцы. Мысли ее были далеко отсюда. Гийом! Она не видала его со времени того объяснения в саду на улице Бурдоннэ. Тогда он сразу уехал в Анжу. А еще до того, как он вернулся, они с Филиппом отправились в Мелён. За лето и он, и они совершили несколько поездок. В течение всего этого времени она старалась не думать больше о Гийоме, отдавая все свое внимание тому, кто должен был у нее родиться, у нее и у ее мужа. Нужно честно признать, что это было нелегко. В начале беременности мысли ее были всецело заняты будущим ребенком и предстоявшими родами. Это предвкушение занимало все ее время. Жизнь двора, поэзия, поездки, сплетни о соперничестве двух королев — Бланш, матери короля, и королевы Маргариты — на какое-то время заняли, отвлекли ее внимание от других интересов.

Возвратившись в Париж и вновь окунувшись в столичную жизнь, она быстро поняла, что в обстановке, напоминавшей ей Гийома на каждом шагу, ей будет трудно избежать мыслей о нем. Твердо решив, однако, покончить с этим наваждением, которому ей так не хотелось поддаваться, она каким-то усилием разума тут же перенесла свое внимание на крошечное существо, которому в один прекрасный день подарит жизнь. Она поставила этого пока еще абстрактного ребенка между собой и Гийомом, поддаться влечению к которому отказывалась.

«Это было вовсе непросто и тогда, когда он был далеко; что-то будет теперь, когда мне предстоит встретиться с ним лицом к лицу? Я просто боюсь его увидеть, представить себе, как он будет смотреть на меня, входя в эту комнату… Мысль о том, что в час ужина, теперь уже совсем скоро, он окажется здесь, передо мной, меня бросает в дрожь! Это ужасно! Господи! Господи! Помоги мне, приди ко мне на помощь! Я не люблю его! Я не хочу его любить, ведь я люблю Филиппа! Какое безумие в том, что одним своим взглядом он врывается в меня как смерч!»

Прервав работу, она закрыла глаза и попыталась представить себе своего сына, здесь, рядом с собой, на этих подушках, цепляясь за образ ребенка, который появится лишь через несколько месяцев. «И еще удастся ли его родить?» — спрашивала она себя. Она не была в этом достаточно уверена. Несмотря ни на что он оставался ее самым надежным прибежищем, щитом, которым она прикрывалась от врага… Она пожала плечами: «От врага! Это не противник, который мне угрожает, это мужчина, который любит меня, волнует меня, кричит о своей страсти! Это любовь, а не ненависть, и с нею-то я должна бороться. Когда во мне многое готово капитулировать перед Гийомом, эта борьба, которую я должна буду вести без конца против его желания, против своего собственного, будет гораздо более трудной, чем если бы на его месте был просто враг».

Она поднялась, постояла минуту в раздумье, потом подошла к серебряному распятию на треножнике в изголовье ее кровати, опустилась на колени и стала молиться.

Прошли долгие минуты, как в дверь постучала и вошла Сюзанна, заставшая ее склоненной перед крестом с опущенными плечами, на затекших коленях.

— Не угодно ли вам принять господина Гийома Дюбура — он в сопровождении слуги принес вам меха?

«Свершилось! Он нашел предлог, чтобы прийти пораньше, украсть у меня минуту для разговора с глазу на глаз, чтобы склонить меня к измене… Немного раньше, немного позже… Господи, защити меня!»

Она встала с колен и шагнула к двери.

— Попроси его подняться.

Вслед за слугой, несшим целую охапку мехов, вошел Гийом. Вместе с ним в комнату ворвался запах шкур животных, вызывающий в представлении дикую природу.

— Да хранит вас Бог, кузина.

— Добро пожаловать, кузен.

— Мы условились, что я приду к ужину, после вечерни, но я подумал, что вам будет, несомненно, приятно иметь возможность не торопясь, пока еще светло, оценить качество мехов, которые я для вас