кончу!

Разумеется, я могу выйти из дома и добыть нам поесть. И я выйду из дома и добуду поесть. Вот прямо сейчас и пойду. Но сначала мне надо выпить.

Я налил себе полный стакан портвейна. На редкость мерзкое пойло. Когда вливаешь в себя эту гадость, лучше вообще не думать о том, что ты пьешь, — иначе сразу стошнит. Я все время проигрывал в голове совершенно другую сцену — вроде как крутил фильм в своем внутреннем кинотеатре. Я думал о старом шотландском замке, заросшем мхом: подъемные мосты, ров с чистой водой, деревья, синее небо, кучевые облака. Или о сексапильной барышне, которая медленно надевает шелковые чулки. В тот раз я поставил кино про чулки.

Я осушил стакан залпом.

— Все, я пошел. До свидания, Джан.

— До свидания, Генри.

Я вышел на лестницу, спустился на первый этаж, пробрался на цыпочках мимо квартиры нашего управдома (мы не платили за аренду квартиры уже несколько месяцев) и вышел на улицу. Спустился по склону. Дошел до угла Шестой улицы и Юнион-стрит, повернул на восток. Там был маленький супермаркет. Я прошел мимо него, потом развернулся и подошел к магазину с другой стороны. Ящики с овощами были выставлены на улицу. Чего там только не было! Огурцы, помидоры, апельсины, грейпфруты и ананасы. Я стоял и смотрел на все это великолепие. Потом заглянул внутрь. Продавец — старикан в белом переднике — был занят с покупательницей. Я схватил огурец, сунул в карман и направился восвояси. Я не прошел и пятнадцати шагов, как у меня за спиной раздался возмущенный крик:

— Эй, мистер! МИСТЕР! Сейчас же вернитесь и положите на место этот ОГУРЕЦ, иначе я позвоню в ПОЛИЦИЮ! Если не хотите сесть в ТЮРЬМУ, сейчас же верните ОГУРЕЦ на место!

Я развернулся и неторопливо пошел обратно. На улице были прохожие, человека четыре. Они с любопытством смотрели на меня. Я достал из кармана огурец и положил его в ящик к другим огурцам. Потом я вернулся домой. Поднялся на четвертый этаж, открыл дверь. Джан посмотрела на меня поверх стакана.

— Я законченный неудачник, — объявил я с порога. — Я не смог даже украсть огурец.

— Ничего страшного.

— Ладно, делай оладьи.

Я взял бутылку портвейна и налил себе полный стакан.

…я ехал через пустыню Сахара верхом на верблюде. У меня был большой нос, напоминавший орлиный клюв, и все же я был чертовски хорош собой. Да. В своих белых свободных одеждах я был красив и отважен. Я не знал, что такое страх. Я умел убивать и не раз убивал. У меня на поясе висела большая сабля, изогнутая полумесяцем. Я направлялся к шатру, где меня дожидалась четырнадцатилетняя прелестная дева, одаренная великой мудростью и нетронутой девственной плевой. Она дожидалась меня, изнемогая от страсти, на толстом персидском ковре…

Портвейн обжег горло, обрушился в желудок. Я содрогнулся, приняв в себя порцию яда. Потом почувствовал запах горящей муки, замешенной на воде. И налил еше — и Джан, и себе.

В одну из этих кошмарных ночей закончилась Вторая мировая война. Для меня эта война всегда была чем-то далеким и смутным, почти нереальным. И вот она кончилась. Если раньше, во время войны, было сложно найти работу, то теперь это стало практически невозможно. Я поднимался с утра пораньше и обходил все агентства по найму рабочей силы, начиная с Биржи труда. Обычно я выходил из дома в половине пятого утра, злой и хмурый с похмелья, и возвращался еще до полудня. Я ходил из агентства в агентство, бесконечно и безнадежно. Иногда мне удавалось найти разовую работу на один день — например, разгрузить вагон, — но только после того, как я стал обращаться в частные фирмы по трудоустройству, которые забирали себе треть моей жалкой зарплаты. Поэтому у нас почти не было денег, а долг за аренду квартиры все рос и рос. Но мы продолжали отважно хлестать портвейн, заниматься любовью, ругаться и ждать.

Когда у нас появлялись какие-то деньги, мы ходили на рынок. Покупали дешевые мясные обрезки, картофель, морковь, лук и сельдерей. Потом возвращались домой, клали все, что купили, в большую кастрюлю и варили суп. Пока он варился, мы сидели на кухне, слушали, как булькает кипящая вода, вдыхали запахи продуктов — овощей, лука и мяса — и грели себя мыслью, что сегодня у нас будет еда. Мы сворачивали сигареты, курили и забирались в постель, потом вставали и пели песни. Иногда к нам поднимался рассерженный управдом и просил не шуметь, каждый раз напоминая, что у нас большой долг за аренду. Соседи ни разу не жаловались на нас, когда мы ругались и шумно ссорились, но им не нравилось, как мы поем. I Got Plenty Of Nothing. Old Man River. Buttons And Bows. Tumbling Along With The Tumbling Tumbleweeds. God Bless America. Deutschland uber Alles.Bonaparte’s Retreat. I Get Blues When It Rains. Keep Your Sunny Side Up. No More Money In The Bank. Who’s Afraid Of The Big Bad Wolf. When The Deep Purple Falls. A Tiskit A Taxket. I Married An Angel. Poor Little Lambs Gone Astray. I Want A Gal Just Like The Gal Who Married Dear Old Dad. How The Hell Ya Gonna Keep Them Down On The Farm. If l’d Known You Were Coming I’d A Baked A Cake.

Однажды мне было особенно тяжко с похмелья, и я не смог встать в половине пятого утра — или, если по нашим часам, то в 07:27 и еще полминуты. Я выключил будильник и снова заснул. А спустя пару часов меня разбудил громкий шум из коридора.

— Что там такое? — спросила Джан.

Я встал с постели. Я спал в трусах. Трусы были грязными — у нас не было денег на туалетную бумагу, и мы пользовались газетами, смятыми и размягченными посредством трения, — и у меня не всегда получалось полностью вытереть задницу. Кроме того, трусы были все в дырках и прожженны в тех местах, куда падал горячий пепел с сигарет.

Я открыл дверь и выглянул в коридор. Густой черный дым. Пожарные в больших металлических касках. Пожарные с длинными толстыми шлангами. Пожарные в асбестовых костюмах. Пожарные с топорами. Шум, суета, беготня. Я закрыл дверь.

— Что там? — спросила Джан.

— Пожарная бригада.

— Ага. — Джан укрылась с головой и перевернулась на бок. Я прилег рядом с ней и заснул.

Наконец я устроился на работу на склад автомобильных деталей. На Флауэр-стрит, рядом с Одиннадцатой улицей. Это был склад-магазин, торговавший и в розницу, и оптом — для других дистрибьюторов и магазинов. Для того чтобы устроиться на эту работу, мне пришлось уронить свое человеческое достоинство: на собеседовании я сказал, что считаю работу своим вторым домом. Начальству это понравилось.

Меня взяли приемщиком. И еще я должен был обходить все ближайшие «точки» и собирать необходимые нам детали. Иными словами, у меня была возможность выходить, и я не сидел в здании постоянно.

Как-то в обеденный перерыв я заметил, что один из сотрудников — молодой мексиканец интеллигентного вида, мальчик явно решительный и неглупый — читает в газете расписание сегодняшних скачек. Я подошел и спросил:

— Ты играешь на скачках?

— Ага.

— Можно мне посмотреть газету?