жизнь. Расточительный Людовик был и, несмотря ни на что, остается любимцем всей Баварии. Ничем подобным не сможет стать для Норвегии президент республики. Жили ли Вы когда-нибудь в республиканском государстве? Знаете ли Вы, например, как избирается президент? Его избирают двести тысяч представителей всех слоев общества, и в итоге президентом становится какой-нибудь Вильсон.
Вот Вы говорите о войне, об антимилитаризме. Но Вы прекрасно знаете, что, разоружившись, Вы все равно не сможете помешать войне, но зато оставите беззащитным отечество. Почему не бастуют против войны? — вопрошает рождественский номер Вашего журнала. Неужели Вы считаете, что антивоенные забастовки — это изобретение социализма? У Тацита, во всяком случае, есть указания на нечто подобное в древние времена, однако это не смогло остановить войны.
Война — это вот что: в Англии и Франции либо нет прироста населения, либо он очень невелик, но зато есть огромные колонии, которые этим странам не нужны. Германия же лопается от избытка населения, но ей не хватает колоний. Во всех уголках мира Германия пытается найти место для избытка своего населения, но Англия тут же пресекает ее попытки. Германия ждет пятнадцать лет, население увеличивается, и наконец происходит взрыв. Это война. А затем начинают говорить о жестокой политике Германии.
Война в своей сущности не является чем-то противоестественным, война за свободу и выживание даже естественна, но не для наших двухсот тысяч.
Выше я высказался по некоторым вопросам, затронутым в тех номерах журнала, которые Вы прислали мне. Я никогда не предполагал делать их поверхностный разбор, но не мог и обойти их. На каждое мое слово у Вас найдется тысяча возражений, и я не понимаю, зачем Вы хотите вовлечь меня в этот бесконечный спор. Вы так же, как и раньше, станете бороться за то, чем недовольны „классы“. И у Вас будет так же, как и раньше, тысяча возражений на каждое слово. Недовольство может играть важную и положительную роль как движущая сила „вперед“, оно имело бы еще большее значение, если бы любое движение, любое развитие было бы прогрессивным. Но это, как известно, не так. Кроме того, важно знать, во что вечное недовольство обойдется людям и не придется ли им заплатить за него гораздо больше, чем оно стоит. Если же благодаря ему жизнь наших двухсот тысяч изо дня в день становится все более безрадостной, неприкаянной и постылой, то ему и вовсе грош цена. Вы можете ответить, что Вы работаете ради масс, ради большинства. Но Вам следовало бы наставить их на путь истинный. Вам следовало бы сказать правду: большинство заблуждается. Эти двести тысяч, например, — сторонники движения за превращение лансмола в государственный язык, то есть они хотят лишить свою страну языка.[112] Им ведь не нужен язык, им нужно лишь некое вспомогательное средство для того, чтобы люди смогли понять друг друга. Неужели они имеют право забаллотировать язык целой страны? Адвокат ответил бы: „Да, имеют, ибо их двести тысяч“.
Вы опять будете возражать на каждое слово и по-прежнему станете поддерживать недовольство масс. И массы будут все так же чувствовать, что они обижены „классами“. Эти двести тысяч уже не вернутся в деревню, ибо в деревне нет ни парка „Тиволи“, ни синематографа, ни Народного дома.[113] Они не хотят обрабатывать землю, которая кормит нас всех, и эти двести тысяч в том числе. Вместо того, чтобы возделывать свой участок, иметь собственный дом для себя и своих родных, они хотят стать пролетариями в городе и жить по воле рока, а в худшем случае за счет приютов для бедных или милосердия. Они нужны деревне, нужны земле, но не нужны городу. Но они-то стремятся в город. В город! В своем заблуждении они не хотят ни слышать, ни думать о судьбах своих детей. Что станется с детьми и молодежью в атмосфере вечного недовольства и забастовок, каждодневной нужды? Но только город, один только город у них на уме. Сегодня опять пришел запрос о пожертвованиях на обустройство крестьян, переехавших в город. Затем к милосердию воззовут опять, и таким образом они перебьются до весны. А затем наступит опять зима. Усилим классовую борьбу! — скажете Вы.
А Вам бы следовало сказать о необходимости развивать сельское хозяйство в Норвегии, о том, что надо увеличить количество продукции. Производит ли что-нибудь пролетарий, фабричный рабочий? В общем и целом — нет. Он лишь перерабатывает продукт, преобразует его. Я же не знаю ни одной вещи, необходимой для жизни, которую бы мы не могли произвести и создать в деревне, — еду, одежду, жилье, свет. Скажете, у нас нет театра? Но у нас в деревне вершится такое действо, что и Национальный театр позавидует!
Надо развивать сельское хозяйство в Норвегии. Но не за счет государственных дотаций. Это теории юристов, живущих от политики. Сельское хозяйство, основанное на индивидуальном труде и личной заинтересованности каждого, — вот что необходимо. Предложите в Народном доме такую программу!
Я не считаю, что изрекаю абсолютную истину, но мне кажется, что моя программа продуктивнее, чем теория классовой борьбы.
Уважающий Вас
Кнут Гамсун».
Сам Гамсун тоже стремился создать «сельское хозяйство, основанное на индивидуальном труде и личной заинтересованности», однако это долгое время у него не получалось…
Для писателя время обретения Норвегией независимости стало и временем поиска собственного дальнейшего пути в жизни.
Свободу он обрел — и в полной мере наслаждался ею.
В первый же год после развода Гамсун пишет роман «Под осенней звездой» (1906), начало «трилогии о странниках» — «Странник играет под сурдинку» (1909), «Последняя радость» (1912).
В этих элегичных по тону романах Гамсун вновь возвращается к теме бродяжничества по родной земле. Повествование ведется от лица Кнута Педерсена, то есть самого автора. Его цель — вернуться к истокам, к простому народу и простым радостям жизни.
С мягким юмором рассказывает он о сельской Норвегии. Зорко увиденные и метко схваченные разнообразные типы людей проходят перед ним. Рассказчик движется от имения к имению, перебиваясь случайной работой: то валит лес, то проводит водопровод в пасторский дом, встречает своих старых знакомцев по прежним странствиям. Однако одиночество героя-странника уже не источник свободы, а причина жизненной трагедии.
Сам Гамсун чувствовал, что жизнь его клонится к закату, и роман пронизывает горькая мысль об одиночестве как о неизбежном уделе человека.
Он стоит вне событий и любовных игр. Он выбирает позицию стороннего наблюдателя, который продолжает жить, опираясь на собственный опыт, и благодаря ему влияет на свою судьбу.
* * * В 1907 году Гамсун читает лекцию в Студенческом обществе, которая в очередной раз шокировала общественность Норвегии. Называлась лекция «Чти молодых», и призывала она стариков к смирению и уважению молодых, причем в довольно резкой форме:
«Что такое четвертая заповедь? Да она просто перевернута с ног на голову. Это вовсе не дети должны почитать своих родителей, а наоборот: родители — детей, и в более широком смысле — молодежь. Именно так, а не иначе!
Молодежь — это команда на корабле, который называется жизнь. В ней наша сила и благословение. Когда надо выполнять обещанное, старики пасуют, и тут вперед выходят молодые».
Сам Гамсун очень боялся уподобиться своему герою Ивару Карено, предавшему идеалы молодости, и всегда старался не менять своего мнения. Быть может, именно эта позиция и привела его к трагедии в конце жизни, хотя, как нам кажется, в последней битве именно Гамсун победил и сами обстоятельства, и своих противников…
