В 1903 году Гамсун был возмущен позицией своего кумира, осторожного Бьёрнсона, который призывал не к расторжению унии, а к дальнейшим переговорам со Швецией.
В письме к Петеру Нансену, работавшему в издательстве «Гюльдендаль», он писал: «Эта свинья в 71 год перешла на сторону шведов за сто сорок тысяч крон. Я мог бы сделать это или его дети могли бы так поступить, поскольку все мы — „последыши“ Бьёрнсона, но он — ОН — не должен был этого делать, он был связан всем! всем! прошлым».
Гамсун публикует в «Форпостене» «Письмо небес к Бирону», в котором подробно объясняет причины своего разочарования: Бьёрнсон изменил делу, за которое всегда боролся. Гамсун пишет: «Учитель! Вы состарились! И в этом все дело! Господи, как жалко, что вы состарились!»
Письмо было настоящей провокацией, потому что Гамсун хотел заставить Бьёрнсона вступить с ним в полемику.
Но разрыва с Бьёрнсоном не последовало. Через несколько лет они вновь стали союзниками, Учителем и Учеником.
В 1905 году закон о консулах был принят норвежским стортингом единогласно. Последовали вето шведского короля Оскара II и отставка норвежского правительства. Король отставку не принял, поскольку не мог назначить другое правительство. Тем самым он формально признал неспособность выполнять обязанности главы норвежского государства. Стортинг ловко использовал сложившуюся ситуацию как конституционное основание для расторжения унии.
Гамсун принимал активное участие в антишведских выступлениях. Он писал статьи в газеты и даже записался в стрелковый отряд Дрёбака.
7 июня 1905 года единогласно была принята резолюция о расторжении унии, и одновременно стортинг просил Оскара II разрешить одному из шведских принцев занять норвежский престол.
8 сентябре 1905 года в шведском городе Карлстаде было достигнуто соглашение об условиях мирного расторжения унии. Престол, в связи с отказом шведских Бернадотов стать норвежскими королями, был предложен Карлу Датскому. После проведенного в начале ноября референдума, на котором подавляющее большинство норвежцев высказались за монархию, датский принц стал норвежским королем Хоконом VII. Случилось это 18 ноября.
Гамсун радовался вместе со всеми норвежцами. Как пишет его сын: «…единственный раз в жизни он разделил точку зрения большинства. Быть может, кому-то покажется, что не стоило ему этого делать, а надо было поддержать меньшинство и остаться верным своим привычкам. Однако Гамсун и остался верным себе и ни в чем не покривил душой: на этот раз его субъективное мнение совпало с мнением большинства».
* * * Но и после обретения Норвегией самостоятельности жизнь в ней к лучшему, надо сказать, не изменилась. В стране быстро развивалась промышленность — в первую очередь энергетика. Строили гидроэлектростанции иностранные компании, которые скупали один за другим водопады — источники энергии. Страну потихоньку растаскивали на части.
Однако, благодаря принятым законам, концессии иностранцам на строительство крупных плотин стали давать на ограниченный срок (на 60–80 лет), и государство оставило за собой право безвозмездного возврата всех сооружений по истечении этого срока.
Но крестьянские хозяйства Норвегии этот закон не спас да и не мог спасти. Крестьянская культура, столь дорогая сердцу и душе Гамсуна, разрушалась.
Долгие годы он мучительно решал вопрос о сущности духовности и подлинности жизненных ценностей. Городская и деревенская жизнь для него — всегда противоположности, но неразрывно связанные между собой. А идеальная форма человеческого существования у Гамсуна — жизнь на земле, крестьянский быт, неразрывная связь человека с землей. Отсюда берет начало гамсуновское понятие «крестьянская культура» в противовес понятию «цивилизации».
Крестьянской культуре и ее борьбе с цивилизацией посвящены в эти годы многие его статьи, но одной из самых выразительных, пожалуй, является письмо в газету «Классекампен»:
«18 января 1910 г.
Г-н редактор Эжен Олауссен!
Мне приходится получать немало любопытных писем, а сейчас вот пришло и Ваше.
Не буду писать о моей недавней корреспонденции, расскажу лишь о полученных с одной и той же почтой три года назад письмах: первое было от одной дамы из Сибири (оно написано по-русски, так что я не смог прочитать его), второе прислал некий господин из Австрии, сообщивший, что он неврастеник, и просивший разрешения приехать и пожить у меня (моя жена ответила ему, что у нас в доме и так хватает неврастеников), и, наконец, третье — от женщины из Хаугесунда, справлявшейся, не смогу ли я купить акции китобойной компании у ее мужа, чтобы спасти его от банкротства (я не был в состоянии ответить этой даме — у меня просто не нашлось слов).
Ваше письмо также откровенно и весьма примечательно, хотя, несомненно, совсем по- иному. Я благодарен Вам за искренность, и только плохое состояние здоровья не позволяет мне написать обо всем подробнее.
Классовая борьба — что это такое, прежде всего? Борьба за отсутствие классов или за наличие одного? Вы прекрасно знаете, что ни то, ни другое в равной степени невозможно в нашей жизни. Вы сами принадлежите к одному классу, Ваш наборщик — к другому, а Ваши дети, если они у Вас, конечно, есть, будут принадлежать к третьему.
Вы позволяете г-ну Альфреду Крусе жалеть русского крестьянина за то, что тот не умеет читать и писать. Неужели Вы действительно думаете, что способность складывать буквы в слова делает людей счастливее? Наоборот. В мифе о грехопадении Адама и Евы заключена глубокая истина. Вам, вкусившему яблоко с древа познания, это, должно быть, известно. По-вашему, тот, кто наиболее ловко обращается с буквами, находится в лучшем положении, но мы-то наблюдаем прямо противоположное — посмотрите на профессоров или, чтобы уж далеко не ходить, на редакторов. Человеку, помимо умения оперировать буквами, нужно еще и многое другое — характер, сердце, ум, а это не приходит само по себе.
Вот Вы говорите о короле. Король пожертвовал деньги одной из школ, где учат, как противостоять влиянию идей социализма и антимилитаризма на севере Европы, и тем самым бросил перчатку общественному мнению. Я не знаком лично с королем, никогда его не видел, но он, вероятно, будучи добрым человеком, выполняет просьбу, когда его о чем-нибудь просят. В следующий раз он поможет рабочим. Вы требуете, чтобы двести тысяч избирателей, поддерживающих социалистов, осудили короля за его дар школе. Один норвежский адвокат написал на днях, что эти двести тысяч социалистов нельзя называть изменниками родины, ибо их — двести тысяч. Но и Вы, и адвокат были введены в заблуждение громадной величиной цифры, однако количество не является признаком классовости! Просто, когда двести тысяч непоколебимо уверены в чем-нибудь, они начинают бесчинствовать. Разоружить какую-то страну — значит разоружить все ее население, тем самым лишив защиты дома ее граждан. Представьте себе, что Ваш дом подвергся нападению, а Вы даже не можете защитить его! Именно в этом и ни в чем ином и проявляется на деле антимилитаризм в Норвегии!
Вы считаете, что, когда в стортинге будет обсуждаться вопрос об отчислениях в королевскую казну, необходимо протестовать против них, бороться против утопающей в роскоши норвежской монархии. Если бы я был уверен, что на смену придет что-то лучшее, то поддержал бы Вас, однако я полагаю, что будет только хуже. В практическом отношении человечество ничего не получает от служения красоте, высшим идеалам и символам. Вы пишете сами, что здание парламента в Берне „роскошно украшено люстрами, картинами и орнаментом на потолках и стенах“. Цветы можно увидеть в каждом саду, но они совершенно бесполезны, это излишество, которое не по душе нашим двумстам тысячам, ибо их нельзя положить в кастрюлю и приготовить из них еду. Для них они всего лишь жалкое сено. Просто цветы.
Я выделил бы два миллиона крон в королевскую казну. Норвегия в состоянии это сделать, и мы бы выиграли от этого, потому что король как символ мог бы хоть немного скрасить нашу убогую, серую
