— Я могу рассказать вам правду, но не могу дать объяснений, ибо как можно дать то, чем не владеешь? Я всегда говорила правду.

— Да, теперь я понимаю. — Он вздохнул. — А вы когда-нибудь рассказывали об этом всё?

Она изучающе глядела на Кэсерила, покусывая нижнюю губу. Дрожащие руки, принадлежавшие как будто другой женщине, а не Исте, которая сидела со спокойным, почти неподвижным лицом, начали разворачивать плотный комочек платка на колене. Она медленно кивнула; голос её, когда она заговорила, был так тих, что Кэсерил наклонил голову набок, прислушиваясь и боясь пропустить хоть слово.

— Всё началось, когда я была беременна Исель. Видения. Внутреннее зрение то появлялось, то исчезало. Я думала, это влияние беременности — некоторые женщины бывают такими странными, когда носят дитя. Меня убедили в этом врачи, и я успокоилась. На время. Я видела летающих слепых призраков. Видела тёмное облако вокруг Иаса и юного Орико. Я слышала голоса, во сне мне являлись боги, Золотой Генерал, Фонса и два его доверенных помощника, сгоревших в башне. Я видела Шалион, пылающий, как та башня. После рождения Исель всё кончилось. Я решила, что во время беременности была не в себе, а теперь выздоровела.

Глазами самого себя не увидишь, даже внутренним зрением. Ему всё это объяснил Умегат — Кэсерил считал это настоящим подарком. Что было бы с ним сейчас, пытайся он найти объяснение необъяснимому?!

— Потом я снова забеременела… Тейдесом. И видения возобновились, только были гораздо страшнее, чем прежде. Я боялась, что схожу с ума, и это было невыносимо. Только когда я пригрозила покончить с собой, Иас признался мне, что дело в проклятии, и рассказал мне о нём. Он всегда знал правду.

Каково это — когда тебя предаёт тот, кто знает правду, но скрывает её, оставляя тебя в бездне отчаяния и страха?

— Я была в ужасе, осознав, что принесла двух детей в мир, где их поджидала такая опасность. Я молилась и молилась богам об избавлении от проклятия, просила сказать мне хотя бы, как справиться с ним, чтобы не пострадали невинные. Когда я уже была на сносях, ко мне пришла Мать Лета. Это было не видение, и я не спала — всё произошло среди бела дня, я бодрствовала. Она стояла так близко от меня, как вы сейчас, и я опустилась на колени. Я могла дотронуться до её одежд, если бы осмелилась. Её дыхание было, как аромат полевых цветов на летнем лугу. Её лицо было так прекрасно, что мои глаза даже не могли понять её красоту — словно я смотрела на солнце. Её голос был музыкой.

Черты лица Исты смягчились; даже теперь мир и благодать той сцены отразились на её лице — вспышкой красоты, как блик солнца на тёмной воде. Затем брови её снова сошлись, лицо помрачнело, и она заговорила, наклонясь вперёд, сделавшись — если это было возможно — ещё беспокойнее.

— Она сказала, что боги пытаются снять проклятие, потому что оно не принадлежит нашему миру — это последствия их дара Золотому Генералу, которым он неправильно распорядился. Ещё она сказала, что боги могут снять проклятие только через человека, который по свободной воле трижды отдаст свою жизнь во имя Дома Шалиона.

Кэсерил заколебался. Голос рейны стал таким тихим, что его мог заглушить даже звук его дыхания. Он чувствовал себя дураком и ругал себя за это, но не смог удержаться от вопроса:

— Э-э… а не ошибка ли это — может быть, три человека одновременно, а не один?

— Нет. — Её губы снова скривились в странной, ироничной не-улыбке. — В том-то и проблема.

— Я… не понимаю. Может, это какой-то обман, а не… пророчество?

Она на миг разжала руки, затем опять принялась складывать платок.

— Я сказала Иасу, а он, конечно, рассказал лорду ди Льютесу. От ди Льютеса Иас ничего не скрывал, только от меня. Только от меня.

Любопытство взяло над Кэсерилом верх. Теперь они были товарищами по… святости, или что это там такое, и ему было очень легко разговаривать с Истой. Как святой со святым, душа с душой. Удивительное мгновение хрупкой, почти неуловимой близости, куда более загадочной и полной, чем между любовниками. Он начал понимать, почему Умегат вцепился в него с отчаянием изголодавшегося человека.

— А какими были в действительности их отношения?

Она пожала плечами.

— Они стали любовниками ещё до моего рождения. Кто я была такая, чтобы судить их? Ди Льютес любил Иаса, я любила Иаса. Иас любил нас обоих. Он так старался принять на себя бремя всех своих погибших братьев и отца — Фонсы. Он сводил себя в могилу этими стараниями и хлопотами, но жизнь всё равно шла наперекосяк — всё было не так, раз за разом.

Она заколебалась, и Кэсерил испугался на мгновение, что неосторожным словом или движением разрушил их близость. Но, похоже, она просто успокаивала… не свои мысли, а своё сердце, так как продолжила рассказ ещё более тихим голосом:

— Я не помню точно, кому первому пришла в голову эта мысль. Мы разговаривали как-то вечером вскоре после рождения Тейдеса. У меня ещё сохранялось зрение. Мы знали, что оба наших ребёнка отмечены тенью и бедняга Орико тоже. «Спасите моих детей, — плакал Иас, уронив голову на стол, — спасите моих детей». Тогда ди Льютес сказал: «Я сделаю это из любви к тебе, я попытаюсь, отважусь на жертвоприношение».

Кэсерил прошептал:

— Но, пятеро богов, как?..

— Мы обсудили сотни способов, как можно убить человека и вернуть его к жизни, чтобы снова убить. Наконец мы решили остановиться на утоплении. Такой способ казался наименее калечащим, к тому же было много случаев, когда утопленников возвращали к жизни. Ди Льютес даже ездил узнавать об этом поподробнее.

У Кэсерила перехватило дыхание. «Утопление, о боги!» И самым хладнокровным образом… его руки тоже задрожали. Иста продолжала:

— Мы взяли с врача слово держать всё в тайне и спустились в подземелье Зангра. Ди Льютес позволил себя раздеть, связать по рукам и ногам и подвесить вниз головой над огромной бочкой. Мы опустили его в воду… и вытащили обратно, когда он уже перестал двигаться.

— И он умер? — тихо спросил Кэсерил. — Тогда обвинение в измене было…

— Конечно, умер, но не в последний раз. Мы оживили его, довольно быстро и просто.

— Ох.

— Это получилось! — Она сцепила пальцы. — Я чувствовала — в проклятии появилось что-то вроде трещины. Но ди Льютес… у него не выдержали нервы. Он не захотел тонуть ещё раз. Он кричал, что я пытаюсь убить его из ревности. Тогда мы с Иасом… совершили ошибку.

Кэсерил уже понял, что произошло. Даже закрыв глаза, он не мог избавиться от вставшей перед ними картины. Он заставил себя открыть их и вновь посмотрел на Исту.

— Мы схватили его и совершили вторую попытку насильно. Он вопил и рыдал… Иас засомневался, а я закричала: «Мы должны! Подумай о детях!» И на этот раз, когда мы вынули его из бочки, он был мёртв, и никакие наши молитвы и слёзы не смогли его оживить. Иас был потрясён. Я была в ужасе. Моё внутреннее зрение погасло. Боги отвернулись от нас…

— Значит, обвинение в измене было ложным.

Совершенно ложным.

— Да. Этой ложью мы скрыли наш грех и объяснили, откуда взялся труп. — Она вздохнула. — Но его семье позволили унаследовать его состояние — ничего не конфисковали.

— Да, пострадала только его репутация. Его честь.

Честь, которая, как оказалось, была незапятнанной. Ни почестей, ни славы — остался только позор.

— Поначалу мы были потрясены, а потом уже поздно было что-то менять. Думаю, это больше всего угнетало Иаса ещё долгое время спустя. Он не хотел даже искать другого добровольца. А жертвоприношение должно быть добровольным, насильное умерщвление ничего не даст — только осознанная жертва. Иас замкнулся в себе и умер от горя и чувства вины. — Её руки натянули кружево, чуть не порвав платок. — Оставил меня с двумя маленькими детьми, без помощи и защиты от этой… чёрной… тени.

Она содрогнулась, задышала часто и глубоко, но не разрыдалась и не впала в истерику, как испугался