— В последний раз, когда я его обследовал, у него было давление 25. Ага, это было в прошлом году, в конце летних отпусков. Я его предупредил, но, естественно, он меня не принял всерьез. В сущности, хорошая смерть. Человек умирает чисто, без того, чтобы быть для кого-то обузой…

Он вытащил трубку и сразу же снова затолкал ее в карман.

— Рано или поздно человек умирает, — со смущенным видом заключил он и, развинчивая колпачок авторучки, направился в столовую.

— Что касается меня, то я сразу же могу составить разрешение на захоронение, — произнес он, устраиваясь за столом, где Клементина уже поставила чашки и бутылку коньяка. Чем быстрее закончат с формальностями, тем будет лучше.

Пока Мюссень писал, Клементина принесла кофе и подозрительно посмотрела на Реми.

— Это все же странно… — начал Реми.

— Если бы он умер за рулем автомобиля или подписывая бумаги, это нашли бы не менее странным. Внезапная смерть всегда кажется невероятной.

Мюссень торжественно подписался и наполнил свою чашку кофе.

— Если я не увижу мсье Вобера, скажите ему, что я сделаю все необходимое, — пробормотал он, обращаясь к Клементине. — Вы меня понимаете?.. Не будет никакого шума. Я знаком с бригадиром Жуомом. Он будет молчать.

— Не вижу, зачем нужно скрывать, что мой дядя умер в результате приступа грудной жабы, — сказал Реми.

Мюссень побагровел и едва сдержался, чтобы не вспылить. Потом он пожал плечами и взял бутылку коньяка.

— Никто не думает скрывать то, что есть на самом деле. Но вы знаете людей, особенно в деревнях. Начнутся пересуды, измышления. Лучше таким образом избежать сплетен.

— В таком случае, мне интересно, какого рода пересуды тут могут возникнуть, — упорствовал Реми.

Несколькими торопливыми глотками Мюссень опорожнил свою чашку.

— Какие пересуды? Это не так уж трудно себе представить. Будут рассказывать о…

Быстрым движением он поднялся, сложил вдвое медицинское заключение и бросил его на край стола.

— Никто ничего не будет рассказывать, — сказал он, — потому что я за этим прослежу… Как зовут этого знахаря, который творит чудеса?

С трогательной неловкостью он попытался заговорить Реми зубы.

— Мильзандье, — проворчал Реми.

— Вы ему должны поставить свечку. Мсье Вобер, наверное, без ума от радости!

— Он не очень-то общителен, — с горечью сказал Реми.

Растерявшись, Мюссень схватил кусок сахара и начал его грызть.

— Вам известно, — через некоторое время продолжал он, — составил ли ваш дядя завещание?

— Нет. Почему вы спрашиваете?

— Из-за похорон. Они, без сомнения, будут тут. Вы не знаете, есть ли у вашего отца семейный склеп?…

— Внезапно Реми увидел перед собой кладбище Пер-Ляшеж, Шмен Серре и могилу в виде греческого храма.

Вобер прибыл в десять часов вместе с Мюссенем, который, должно быть, перехватил его на дороге. Теперь он, размахивал руками, что-то говорил на крыльце в то время, как Адриен ставил машину в гараж. Реми наблюдал за ними сквозь жалюзи: кругленький, плешивый, суетливый, сердечный Мюссень и молчаливо слушающий его Вобер с быстрым, проницательным взглядом и глубокой складкой у рта. И по мере того, как отец приближался, Реми отодвигался в сторону вдоль стены, и его ноги дрожали, как в первый день выздоровления, когда ему делалось дурно от одной мысли пересечь комнату. Однако, он подошел на цыпочках к двери и приоткрыл ее. Теперь разговаривали в вестибюле, голоса звучали глухо, как из подвала, и эхо размывало слова. Слышалось, как цокают по плиткам пола каблучки Мюссеня, он объяснял, каким образом дядя упал. Реми представил себе отца. Он наверняка с брезгливым видом мелкими шажками меряет прихожую. Без сомнения, Вобер находил эту смерть пошлой, неприемлемой для их круга. Особенно этот примятый кубок.

— Он наверняка не успел даже почувствовать боли, — сказал Мюссень.

Реми знал, что отец уже не слушает. Рассеянно потирая подбородок, вяло опустив плечи он, должно быть, барабанит носком ботинка по полу. Это была его манера отдыхать от занудных разговоров. Говоришь, говоришь и вдруг замечаешь, что мыслями он где-то далеко, а перед тобой находится лишь пустая, замкнутая в себе оболочка. Потом он снова приходил в себя и беспокойно, с сурово сжатыми губами смотрел на собеседника. 'Да, я слушаю, ' — из вежливости бормотал он в ответ.

Реми прикрыл дверь и подошел к кровати, куда он свалил в кучу дядину одежду, вынесенную из его комнаты, которую Клементина и Раймонда готовили для покойника. Он аккуратно сложил одежду на стуле. Голоса приблизились. Они, должно быть, поднимаются по лестнице. Реми поискал глазами место, где можно было спрятать дядин объемный портфель. Требовалось некоторое время, чтобы как следует в нем порыться. Шкаф!… Реми забросил его наверх, туда, где лежала картина.

Скрипнули половицы и шаги остановились. Реми услышал, как высморкалась Клементина. 'Я должен туда пойти, — думал он, — прямо сейчас… ' Но он не двигался с места. Понимая, что ужасно боится, чувствуя себя слабым и безоружным перед ними, он начал дрожать. Реми пожалел, что до сих пор не просмотрел документы в дядином портфеле. Если бы он нашел доказательство, что его дядя, как и все остальные, был способен ошибаться, у него хватило бы смелости оказать сопротивление. Да, теперь мертвый был его сообщником. Он и дядя… как он раньше этого не понял, они были по одну сторону… Реми оперся о спинку кресла. Мелкие, смягченные резиновой подошвой шаги приближаются, вот они уже звучат на площадке, потом перед его дверью. Повернулась ручка. Вобер не имел обыкновения стучать, когда входил в комнату сына.

— Здравствуй, малыш. Мюссень мне все рассказал… Это ужасно!… А ты, как ты себя чувствуешь?

Он испытывающе смотрел на Реми, немного похожий на врача, которого больше интересует болезнь,