лет неизгладимые, как ей казалось, воспоминания стерлись, обратились в прах. Джудит постоянно преследовал один образ. Будто она берет в руки старую пластинку на 78 оборотов, где в центре на этикетке написано «Брукс». Она хочет ее послушать, но когда ставит на диск иглу звукоснимателя, то никакой музыки не раздается, ни единого звука, только шипение и скрип.
Любила ли она Брукса? Теперь Джудит трудно дать утвердительный ответ. Возможно, она вышла замуж, чтобы просто иметь поддержку, отгородиться стеной от Джедеди. Так поступало большинство деревенских девушек. Разве не на этом держался весь род человеческий? «Ты нашла себе отличного производителя! – посмеивалась Люси Галефсон, когда Джудит объявила о помолвке. – Настоящий племенной бык. Привяжи его покрепче… или сразу поставь на колени, чтобы не бегал за каждой телкой».
За шутками Люси угадывалась зависть, сквозь насмешку проглядывала досада девицы, оставленной с носом. Да, прибрав к рукам красавца Брукса Делано, Джудит приобрела немало завистниц. После случая с трактором та же Люси Галефсон «утешала» ее ядовитыми речами: «Он был далеко не ангел, твой Брукс. Его соблазняли земли, вот почему он на тебе женился. Надеялся, что папаша сразу передаст ему бразды правления и он все устроит по собственному разумению. Брукс всех посвящал в свои далеко идущие планы, когда по вечерам в салуне накачивался пивом „Миллер“. Только, как говорится, плохо рассчитал удар».
Взяв расческу, Джудит кое-как пригладила волосы. Обманывалась ли она насчет истинных намерений Брукса? Конечно, нет. Хорошенькая? Пожалуй, но не настолько, чтобы завоевать такого парня. В деревне были две-три настоящие красавицы – не чета ей. Взять хотя бы Люси Галефсон. Вряд ли Джудит настолько привлекла Брукса в период смотрин – еще робких ухаживаний, что он, первый парень на деревне, не раздумывая дал себя захомутать. Ну и что? Стоило ли делать из этого трагедию? Ценность невесты определялась не только внешностью, но и тем, что она могла принести жениху: землей, скотом… Нужно быть дурочкой-горожанкой, чтобы отрицать очевидное. В городе никогда не водилось настоящих мужчин, только щеголи, благоухающие туалетной водой и подстриженные в парикмахерской за двести долларов, – хлыщи, как о них говорили в деревне. Приторно-вежливые, с ухоженными ногтями, чересчур белыми зубами – да они не продержались бы и пары дней, попади им в руки топор лесоруба.
Джудит быстро оделась в надежде, что работа поможет ей избавиться от глупых мыслей. Страшно даже подумать, что мысли продолжат жить в голове собственной жизнью, не зависящей от ее воли. Иногда Джудит казалась себе слишком умной, а для женщины это огромный недостаток: всем известно, что избыток серого вещества приводит к неврастении.
После странного сна Робину больше не удалось сомкнуть глаз. Наступило утро, и, поскольку никто не собирался им заниматься, мальчик встал и надел свою вчерашнюю одежду. В комнате не было ни ванны, ни горячей воды, только миска и фарфоровый кувшин на шатком столике с мраморной облицовкой. Бонни, Понзо и Дорана уже вышли в коридор. Робину показалось, что они собирались на цыпочках спуститься по лестнице, чтобы он не услышал шагов и проспал больше положенного. «Хотят, чтобы меня застали в кровати и наказали», – подумал он и поспешил к ним присоединиться.
– Пойдешь последним, – грубо сказал Бонни, – ты не старший, ты – пупс Дораны. Старший – я!
Робин не протестовал, не желая затевать ссору из-за таких пустяков. В гостиной Джудит заканчивала приготовления к завтраку. После короткой молитвы она поставила перед каждым тарелку с щедрой порцией какой-то густой пищи. Ели молча. Робину пришло на ум, что простонародью не о чем разговаривать друг с другом, общение ограничивалось приказаниями либо упреками. Никто не делился своими мыслями и чувствами. Он сделал вывод, что детям не позволялось говорить со взрослыми: их словно разделяла невидимая стена, исключавшая любые контакты. Робину показалось это странным, и он с еще большей грустью вспоминал о нескончаемых утренних беседах во дворце, которые обычно заводила Антония.
После завтрака дети побежали к сараю за ведрами для ягод. На долю Робина пришлось целых два, в то время как Бонни, Понзо и Дорана взяли по одному. Было свежо, прохладный туман заполнил своды лабиринта белым, пахнущим грибами дымком.
– Придется тебя кое-чему научить, – сказал Бонни. – Главное, остерегайся ос. В кустах можно наткнуться на гнезда. Если их потревожишь, они набросятся на тебя и закусают до смерти. Мексиканские осы – просто звери. Попадаются и змеи. Когда идешь, притопывай ногами: змеи глухие, но чувствуют, когда земля трясется, и уползают. Теперь ты все знаешь. С этого момента ты замолкаешь, и упаси тебя Бог открыть рот.
– Пусть молчит, – поддакнула Дорана, – ведь он еще маленький и не умеет говорить.
– Вот уж точно! – одобрил Понзо. – Такие младенцы могут только проситься на горшок: пи-пи, ка-ка…
Все дружно расхохотались, придя в восторг от дополнительных правил игры, предложенных Дораной, и решили, что ежедневно Робин будет узнавать какое-нибудь новое слово. Если ему захочется поболтать, то он обязан использовать лишь свой небольшой словарный запас, который будет пополняться по крупицам.
– Почему вы не разрешаете мне разговаривать? – не выдержал мальчик. – Слова вызывают у вас страх?
– Это в твоих же интересах, безмозглый кретин! – зарычал Бонни. – А уж тебе-то следовало бы знать, что у нас в голове есть определенное количество экземпляров каждого слова. Представь прилавки в магазине, чтобы тебе было яснее. Например, в одном уголке свалены десять тысяч экземпляров слова
– Конечно, – мечтательно заметила Дорана. – Любовные словечки, например.
– Или что-нибудь насчет секса, – с видом знатока добавил Понзо.
Робин сдержался, чтобы не улыбнуться. Наивная поэзия этой теории невольно его растрогала. Он спросил себя, неужели дети действительно верят в подобную чепуху? Или дед выдумал такой способ заставить их поменьше разговаривать?
– Про смех можно сказать то же самое, – продолжал Понзо. – Если человек потратит весь запас смеха, он останется грустным до конца дней.
– Вот почему нельзя все время хохотать, – подтвердила Дорана.
– Правильно, – подвел итог Бонни. – Нужно оставить на потом. Если все разбазаришь в детстве, то проживешь немым и печальным остаток жизни.
Все дружно взялись за работу и целый час не разговаривали – только мурлыкали себе под нос песенки собственного сочинения. Псалмы, смысла которых они, разумеется, не понимали, детская фантазия превратила в забавные считалочки. Ладони Робина горели огнем, он постоянно натыкался на колючки. Было от чего прийти в бешенство: он демонстрировал редкую неловкость в деле, с которым трое недоумков, претендующих на родство с ним, справлялись просто блестяще. В лабиринте они были отрезаны от остального мира, лишь небо виднелось над головой. Фермы как будто не существовало. Нужно было взобраться на лестницу, чтобы разглядеть ее из-за кустарника. Робин старался не отставать от ребят, чувствуя, что в одиночку ему отсюда не выбраться. Прихотливые изгибы живого коридора вывели их к яме, напоминающей воронку естественного происхождения, загроможденную стволами деревьев. В этом кратере, расположенном в самом центре поместья, доживали свой век останки трактора, постепенно превращающиеся в груду ржавого хлама. Очевидно, трактор скатился по склону и, перевернувшись, упал на дно ямы.
– Здесь Джедеди убил нашего отца, – задумчиво произнес Бонни. – Старик обрушил трактор прямо ему на макушку. С тех времен ничего не изменилось. Дед не захотел вытаскивать машину, сказав, что для сбора ягод она бесполезна.
Дети подошли к краю воронки. Можно было без труда различить следы обвала, сопровождавшего падение трактора. Конечно, если человек находился в яме, то смерть его была неминуемой.
– Это наше кладбище, – прибавил Бонни. – Если проходишь мимо, нужно прочесть молитву. Когда
