– Отец, – вздохнула женщина, – у меня не было выбора. Робин не собачонка, которую можно выкинуть на дороге.

– Что ты говоришь? А ведь дорога была неблизкой! Ты могла потерять его в магазине, в торговом центре: послать за конфетами и побыстрее уехать. Я бы так и поступил.

– Но кругом полиция. Разве можно так поступать?

– Значит, все-таки взяла мальчишку! Решила положить гнилое яблоко в одну корзину со здоровыми? Он чужой, не тобой воспитан. Ты отлично знаешь, откуда он явился. Я наблюдал за ним весь вечер – у него плохая аура. Если позволить ему общаться с детьми, он их развратит. Ночью будет залезать к ним в кровати со своими ласками. Его на это натаскали, и теперь он не успокоится. Ты этого добиваешься?

Джудит отвернулась, ее щеки пылали. Она терпеть не могла, когда отец затрагивал подобные темы.

– И потом, – не унимался Джедеди, – он уже не ребенок. Посмотри на его глаза. Бывалый субъект. Пойми, его осквернили, и здесь ничего не исправить. Мальчишку нужно изолировать, отделить от здоровых членов семьи.

– Как изолировать? – пролепетала Джудит.

– Очень просто. Нельзя допустить, чтобы он продолжал общаться с братьями и тем более с сестрой. Он их всех испортит, как больное животное, если его пустить в загон к здоровым. Я запрещаю ему собирать ягоды вместе с детьми. Мне самому придется им заняться, понаблюдать. Посмотрю, можно ли его очистить. Построю для него загон – там он и будет жить. И никаких контактов. Ни с ребятишками, ни с тобой – ты слишком слаба. Женщинам не дано устоять перед происками дьявола. Посажу-ка я его на карантин! Неплохая мысль. Через сорок дней приму окончательное решение.

«Совсем как с Бруксом…» – пронеслось в голове у Джудит, но она постаралась заглушить внутренний голос. Джедеди просто обожал карантины и цифру сорок[6]. Столько дней он отвел на карантин Робина, трижды по сорок месяцев отсчитал для Брукса, а ей сколько? Может быть, сорок лет?

Она вздрогнула. Грех, нельзя отдаваться во власть кощунственных мыслей. Заметив, что ее трясет, Джудит скрестила руки на животе, чтобы скрыть от взгляда отца дрожащие пальцы. Когда Джедеди еще работал на железной дороге, ему часто приходилось отгонять на запасный путь вагоны с зараженными животными. У нее до сих пор стоит в ушах жалобное блеяние несчастных баранов, брошенных прямо под лучами палящего солнца, она помнит ужасающую вонь, исходившую от отцепленных вагонов, к которым не должна была приближаться ни одна живая душа.

– Построю-ка я ему хижину в загоне, – снова раздался отцовский голос, в котором слышалось удовлетворение, – а днем буду брать его с собой на станцию, чтобы приучался к труду. Я быстро пойму, чего он стоит. Джедеди ему не провести – телячьими нежностями его не проймешь.

Огромные костлявые руки старика беспокойно заерзали по поверхности стола, будто пытались размять затвердевшую на морозе глину. Раздалось короткое покашливание, с некоторых пор заменявшее ему смех.

– Говорил я тебе – твои дети слишком смазливы. Вот и этого выкрали потому, что он возбуждал похоть у тех, кто на него смотрел. Из него сделали шлюху, гнусную игрушку. Содомиты пользовались им как женщиной, разве сотрешь с души такое пятно? Он безнадежен. Но то же грозит и другим… Бонни, Понзо и Доране. Красота – сущее проклятие, бич Божий. Я тебе сказал об этом в первый же день, как ты привела в дом Брукса. Стоило бы воспользоваться каленым железом, чтобы избавить детей от тяжкого груза. И если бы у нас с тобой хватило духу, мы поставили бы им клеймо на лбу и щеках для их же блага. Истинно верующие так бы и поступили… Красота – это дьявол, отправляющий тебе телефонограмму, а ты имеешь глупость каждый раз отвечать «да» на вопрос телефонистки, согласна ли ты получить его послание.

Джудит хотелось, чтобы отец замолчал и ушел прочь. Ей никогда не удавалось определить, собирается он просто ее напугать или рассчитывает когда-нибудь перейти от слов к делу. Она представила, как раскаленное клеймо, которым они прежде метили баранов, касается нежной кожи детей, и подавила тяжелый вздох, готовый вырваться из ее груди.

С первыми лучами солнца Джудит пробудилась от тяжелого забытья: всю ночь ее преследовали кошмары. Она сразу же подумала о том, лежат ли ее руки поверх одеяла. С раннего детства Джудит, едва проснувшись, с замирающим сердцем приступала к этой проверке, дрожа при мысли, что ее могли застать на месте преступления, она прекрасно понимала: отец во время ночных обходов не делает для нее исключения. Совсем молодая вдовушка… Не искушал ли дочь нечистый, распаляя ее плоть? И правда, ей очень не хватало Брукса, не только общения с ним, но и его близости. Кто бы мог подумать, когда муж был еще жив, Джудит почти не получала удовольствия от его объятий.

«Ты не можешь расслабиться, – ухмылялся Брукс. – Тебе все время мерещится, что Джедеди стоит за дверью и подслушивает, разве я не прав?»

Да, он был прав во всем, кроме одного… Ей не мерещилось – она точно знала. Джудит не сомневалась, что Джед затаился где-то поблизости и, приложив ухо к створке двери или перекладине, ловит каждый звук, доносящийся из их спальни. Страх перед отцом свел на нет все ночи ее недолгой супружеской жизни. Джудит лишь дважды или трижды удалось испытать наслаждение, когда они, благодаря стараниям Брукса, затерялись в лабиринте и там любили друг друга под надежной защитой ежевичных кустов. В мыслях она часто возвращалась к этим мгновениям счастья, которое в ее глазах было греховным. Джедеди часто повторял: «Честные женщины всегда холодны в постели».

Поднявшись, Джудит налила воду в фарфоровую миску и приступила к утреннему туалету. Она мылась не снимая ночной рубашки, как моются монахини, – этого требовал отец. Старик был уже на ногах. Он утверждал, что спит не более трех часов, и любил рассказывать, как талант бодрствовать почти круглые сутки помог ему обойти сотню претендентов на место служащего в железнодорожной компании. «Я всю ночь напролет не смыкал глаз в будке стрелочника, – посмеивался он, – немногие могли этим похвастаться».

Джудит прислонилась к стене и сбоку посмотрела в окно. Во дворе старик, раздевшись до пояса, орудовал топором. Обнаженный, с выпирающими ребрами, он еще больше походил на скелет. «Тешет колья для загона, – догадалась она. – До полудня все будет готово».

Теперь Джудит готова была сама умолять Робина бежать, попытать счастья в бродяжничестве и, главное, никогда сюда не возвращаться. Она снова вспомнила о Бруксе… об унесшей его жизнь трагической случайности. По официальной версии ее муж неудачно остановил трактор неподалеку от ямы, в которую спустился, чтобы выкорчевать пень. Он не поставил машину на ручной тормоз, и старенький «Джон Дир», купленный уже подержанным, стал медленно сползать к краю, а потом и вовсе перевернулся, обрушив на своего хозяина тонну ржавого железа.

Такое описание происшествия было представлено в отчете шерифа… однако существовала и другая версия, согласно которой Джедеди снял машину с ручника и задал нужное направление движению трактора, который в конце концов и свалился на голову зятя. Домыслы? Злые языки? Доказать невозможно. Все знали, что в течение десяти лет Брукс и Джедеди люто ненавидели друг друга. Чем не пища для сплетен? Хуже всего приходилось Джудит. Изо дня в день она страдала от противостояния домашних как от прогрессирующей болезни. По мнению Джеда, Брукс был наглецом, не уважал стариков и ни во что не верил. Сплошное скопище пороков: обжора, пьяница и потаскун, – Брукс хотел разбогатеть, вырубить ежевичник, заняться разведением свиней, использовать новейшие химические удобрения и электрические машины. Кроме того, Брукс имел неосторожность приобрести телевизор, что сразу превратило его в непримиримого врага Джедеди. Телевизор, кстати, старик разбил вдребезги на следующий же день после похорон…

Джудит по-прежнему стояла, прижавшись спиной к стене, и не могла унять дрожи во всем теле. Теперь события прошлого были бесконечно далеки, даже лицо Брукса она представляла с трудом. Вдобавок ко всему Джудит не удавалось воскресить в памяти его голос. Это было странно и огорчало ее. За несколько