была лишена запахов. Мертвая зона.

Не сговариваясь, они замедлили шаг. Цветники, разбитые вокруг дома, превратились в непроходимые заросли, все заполонили сорняки, целые плантации чертополоха. Стены сдались под напором мха, ставни, окна затянулись упругой сетью плюща. Все отверстия в доме исчезли под пышной периной растительности. В бассейне, где некогда плескались золотые рыбки, вода стала чернильно-черной. Запретная зона, отграниченная колючей проволокой, начиналась едва ли не от самой ограды, оставив вне своих пределов лишь покосившуюся хижину, сложенную из крупных камней, которые, казалось, уже не видели смысла в тесной сплоченности. Прежде она служила сараем, где хранился мелкий садовый инвентарь для ухода за клумбами. В окнах место выбитых стекол заняла пропитанная гудроном мешковина. Мальчик вдруг подумал о том, что здесь дед провел свои последние годы. Он задержался на пороге. Дверь оказалась приоткрытой — должно быть, так все и оставил дед Шарль, отправляясь на последнюю в своей жизни прогулку. «Интересно, что значит „подорваться на мине“? Успеваешь ли почувствовать боль?» — вдруг пришло Жюльену в голову.

Вытянув руку, мальчик надавил на дверь, которая нехотя, со скрежетом подалась. В лицо ему ударила вонь. Пахло старостью: мочой, нечистотами. Он вошел. Через затянутые мешковиной окна свет внутрь почти не проникал. Посреди хижины стоял стол, заваленный покрытой пылью посудой, яичной скорлупой и мелкими сероватыми косточками, вероятно, останками кроликов, чьи твердые, как жесть, шкурки сушились под потолком, приколоченные гвоздями к балке. В углу была оборудована лежанка — соломенный тюфяк, накрытый ужасающе грязными одеялами. Повсюду полусгоревшие свечки, воткнутые в горлышки пустых бутылок. Иными словами, убогое пристанище нищего, одного из тех несчастных, коих немало мыкается по белу свету и которые не помирают с голоду лишь благодаря жалкому урожаю овощей в огородике размером с носовой платок.

Следом вошла Клер. От Жюльена не укрылось, что она старается держаться, чтобы не зарыдать от отчаяния.

— Ерунда, — подбодрил ее мальчик. — Мы здесь все приведем в порядок. Получится чудесный охотничий домик, вот увидишь!

Он был доволен таким поворотом событий, поскольку наконец-то мог высказаться без стеснения.

— Все вычистим, не безрукие! — заверил он мать.

Обойдя кругом стол, он увидел среди тарелок проржавевшую металлическую банку из-под сахара, заполненную фотографиями. Около дюжины их лежало возле керосиновой лампы. На снимках был запечатлен Матиас Леурлан — верхом на лошади, на палубе строящегося корабля — снова Матиас, обнаженный по пояс, в морском кителе, в костюме денди, при галстуке, в канотье и кремовых перчатках. На одном из них, большего формата, чем остальные, Матиас был изображен одетым в сюртук под руку с дамой в белом платье. Мальчик не сразу сообразил, что это свадебное фото его родителей. Лицо матери было выжжено сигаретой — на его месте зияла дыра с черными обуглившимися краями.

Закусив губу, Жюльен хотел было незаметно убрать фотографии, но мать покачала головой.

— Оставь, — вздохнула она. — Сейчас не до них. Если мы не хотим сегодняшнюю ночь провести в свинарнике, нам придется засучить рукава.

Выйдя наружу, они решили обойти и получше осмотреть свои владения. На месте одного из прежних цветников был разбит примитивный огород. Салат-латук, успевший дать семена, спаржа и морковь теснили друг друга, оспаривая крохотное пространство, единственным украшением которого были несколько яблонь. Благодаря этому жалкому клочку земли, засаженному чахлыми растеньицами, дед и сумел продержаться после того, как был выставлен за порог своего прекрасного дома злосчастной бомбой, которой вздумалось угнездиться на куче старых матрасов. Собачье существование после стольких лет жизни на широкую ногу. Помещик, землевладелец — и хижина садовника, сарай… Жюльен прикинул, чем придется заняться в первую очередь: собрать инвентарь, семена для посадки, овощи, яблоки, годные для сушки… Он порадовался, что в свое время инстинкт подсказал ему украсть в библиотеке пансиона учебник по земледелию для начинающих, ибо знания его ограничивались тем, как устроить ловушку для волка на Аляске, как охотиться на кита-горбача или медведя-гризли, а о том, как сделать грядку под стручковую фасоль, он не имел ни малейшего понятия. Зато теперь он был во всеоружии, оказавшись на собственном необитаемом острове! И пусть окружал его не кишащий акулами океан, а земля, начиненная смертельными снарядами, — он уж никак не проиграл при обмене.

В глубине огорода стояла наполовину пустая силосная бочка. Неподалеку от нее Адмирал оставил вилы, воткнув их в землю прямо посреди грядки латука, будто в самый разгар работы его вдруг охватила страшная усталость и он решил все послать к черту. Мальчик попробовал представить действия деда в последние минуты: вот он бросил вилы, зашел в хижину — возможно, чтобы выпить последний стакан красного вина и еще раз взглянуть на фотографию сына, а исполнив этот краткий ритуал, направился к колючей проволоке. Интересно, сколько шагов он успел сделать до того, как прогремел взрыв?

Почувствовав, что ладони стали влажными, Жюльен вытер их о полу рубашки. Воронье карканье, доносившееся с поля, показалось ему оглушительным. Он постарался сосредоточиться, приводя в порядок мысли, смутно осознавая, что упускает нечто очень важное. Ах да, конечно, он совсем забыл про воду! Есть ли в колодце вода? Наверняка да, иначе разве выжить Адмиралу? Он думал о колодце, а сам никак не мог оторвать взгляд от сиротливо торчащих из грядки вил с проржавевшими зубьями.

Стряхнув оцепенение, Жюльен подошел к колодцу. Деревянная крышка была настолько плотно пригнана, что матери пришлось ему помочь ее сдвинуть. Наклонившись над черной дырой, мальчик бросил камешек, толком не зная зачем — может, так поступали пионеры-первопроходцы, описываемые в книгах? Запах воды заставил его задохнуться от счастья, у него закружилась голова, он услышал громкий всплеск, многократно усиленный каменной кладкой.

— Ну вот, теперь осталось только взяться задело, — сказала мать. — Все ждут, что мы отступимся, но мы должны доказать, что справимся со всеми трудностями без посторонней помощи.

— Само собой, — подтвердил Жюльен. — Мы им еще покажем! Раз есть вода — жить можно.

Слова эти принадлежали профессору Кормаку из «Потерпевших кораблекрушение на судне Британского королевского флота „Карамаибо“» — приключенческого романа для детей, который он взял почитать, как только оказался в пансионе. Они засучили рукава и принялись освобождать хижину от ее гнусного содержимого, выкидывая все, что попадалось под руку: соломенный тюфяк, кроличьи шкурки, мусор, съеденные грязью одеяла. Высившаяся куча дедовского имущества приводила мальчика в восторг: просто необходимо было все вычистить в этой конюшне, напустить туда свежего воздуха. Он отодрал мешковину, затемнявшую окна.

Сложенное у хижины хламье — неопровержимое свидетельство доведенной до крайности нищеты дедовского существования — порождало в Жюльене чувство нереальности всего происходящего, ибо перед его глазами вставал совсем другой Адмирал — вельможный хозяин средневекового замка, в высоких сапогах, с палкой в руке. Старый, но прямой, грудь вперед, перепоясанный красным кушаком зуава [16] из-за мучившего его ишиаса. Он всегда садился в седло сам, не прибегая к помощи конюха. Вденет, бывало, ногу в стремя, положит руку на холку… и цок-цок… поскачет рысью по полям, ни дать ни взять кентавр с окладистой бородой. Вдоль земли стелется туман, и фигурка всадника становится все меньше и меньше, пока окончательно не превращается в колеблющееся на горизонте темное пятнышко. А еще — эти долгие бдения возле камина, над которым возвышалась носовая фигура, снятая с первого корабля, построенного на верфи Леурланов! Дед Шарль облачался в капитанский китель с отделанными золотым галуном рукавами, усаживался в кожаное английское кресло, подаренное ему одним из клиентов, — настоящее чиппендейловское кресло, с покрытой старческими морщинами обивкой, — и приступал к курительной церемонии. Из форменного кителя тогда извлекались табак и трубка, а уютное пламя камина заботливо подсушивало влажную кожу его высоких сапог для верховой езды. Стоило увидеть Адмирала таким — и сразу становилось ясно, кто здесь хозяин. Толстые губы посасывали трубку с легкой нервозностью сластолюбца, сквозившей в каждом его жесте, будто старика раздражало сопротивление, которое оказывала ему ничтожная щепоть табака, набитая в головку пеньковой трубки.

— Сын — полная ваша копия, — говорила иногда мать. — Оба вы — пожиратели, людоеды.

— Мы просто живем, малышка, — отвечал тот. — Бог не обделил нас аппетитом, мы из породы созидателей, победителей.

— Победители, которые разрушают гораздо больше, чем созидают, — замечала Клер. — Вас, по-моему,