Он понял, что с него сняли хламиду и... «Наверное, там все было в крови, – мрачно подумал он. – А эта женщина, скорее всего, жена жреца. Он вроде говорил, что она должна помочь промыть рану». На минуту юноша задумался, куда делся сам священник, но вспомнил, что перепачкал кровью алтарь и статую. И этот набожный человек, должно быть, снова пошел в храм, чтобы навести порядок.

О боги! Он снова выставил себя полным идиотом. Клеопатра продумала свой уход из жизни очень тщательно. Он же в порыве безрассудной глупости искромсал себе руку в присутствии людей, которые, естественно, бросились спасать его и вернули к жизни. Все, в чем он преуспел, так это умение выставить себя в дураках. Кажется, он при этом еще запачкал статую матери. Глаза запекло от слез, и Цезарион остервенело начал тереть их здоровой рукой.

– Римляне здесь? – обеспокоенно спросила Мелантэ.

– Они приехали из Панополиса около полудня, – ответила жена жреца. – Целая армия. Император послал одного из военачальников вверх по реке для охраны границ империи. Они разбили лагерь за городом, но объявили, что завтра военачальник приедет в город, чтобы рассмотреть прошения, а затем будет присутствовать на присяге верности. Мой муж сидел весь день в храме, размышляя над тем, давать ему присягу или нет.

– Он обязательно должен это делать? – осведомилась Мелантэ.

– Он ведь член городского совета, – с грустью сообщила женщина. – Их всех заставят принять присягу. Даже не знаю, что будет, если он решит отказаться. К тому же римляне требуют, чтобы город отдал им все храмовые драгоценности, чтобы покрыть расходы на войну. А мой муж... – Она умолкла, боясь произнести, что мог бы сделать ее супруг. Не скрывая тревоги, она посмотрела на Цезариона. – Извините, что спрашиваю, но этот юноша – дезертир?

– Нет, – поспешно ответила Мелантэ. – Отец говорил, что римляне уже допрашивали его в Беренике и отпустили, сказав, что он не представляет для них опасности. Мой отец предложил ему поехать с нами в Александрию, чтобы он помогал ему вести деловую переписку. Мой папа купец, – добавила она с особой гордостью.

Жена жреца с облегчением кивнула головой. Цезарион понял, что ее муж настоял на том, чтобы приютить у себя беглого друга царя, и она боялась, что это может навлечь беду на всю семью. Внезапно к его собственному горю добавилось острое чувство стыда перед этими добрыми, отзывчивыми людьми, которые могут пострадать из-за своей преданности династии Лагидов.

Хлопнула дверь, и во внутренний двор вошел жрец. В руках у него были корзины Тиатрес и шляпа Цезариона. Он сложил все это у колонны и подошел поближе. Его белый плащ все еще был в крови.

– Мы дали молодому человеку чемерицы, – сообщила ему жена. – Я не думаю, что он потерял очень много крови, как показалось поначалу. Вы вовремя его спасли.

Жрец одобрительно кивнул и занял место, где минуту назад сидела его жена.

– Мой молодой друг, – со всей серьезностью обратился он к Цезариону. – Я понимаю твое горе и разделяю его. Но такими безрассудными поступками ты не сможешь воздать должное царице. Если ты и в самом деле, как рассказывают твои друзья, был другом царя, то не забывай, что царица выслала своего сына из Египта для его же безопасности и послала тебя вместе с ним. Если ты лишишь себя жизни, то окончательно погубишь ее дело. Мы можем чтить богов, только оставаясь в живых, а не кровавыми жертвами самоубийства.

– Мне очень жаль, сударь, что я осквернил ваш храм, – еле слышно произнес Цезарион. Это была небольшая часть правды, которую он мог высказать вслух, а не те отчаянные мысли, которые он не осмеливался озвучить.

– Я верю, что ты не хотел проявить неуважение к богам, – ответил священник. – А ты на самом деле был другом царя Птолемея Цезаря?

– В той степени, в какой можно допустить, что у такого человека могли быть друзья, – ответил Цезарион. А про себя подумал: «Может, сказать ему всю правду? Зачем притворяться, если я все равно собираюсь уйти из этой жизни?»

Но он тут же отмел эту мысль, понимая, что ничего не скажет, потому что ему было очень стыдно. Царь Птолемей Цезарь должен был стоять в том зале со статуями, сохраняя царственное величие, а он – весь в слезах и крови, ощущая приближение приступа, все испортил.

– А царица? – шепотом спросил священник. – Ты ее тоже знал?

Цезарион с болью перевел дыхание.

– Да.

– А-а... – Жрец замолчал и после небольшой паузы взволнованно продолжил: – Однажды я видел ее, когда она останавливалась здесь по пути в Фивы. Для меня она была самой величественной и божественной женщиной, которую я когда-либо видел. Скажи, если ты был в том отряде, которому Клеопатра доверила своего сына, то, вероятно, знал, что она, должно быть, упоминала о том... о том... что должны делать ее подданные в случае... если война будет проиграна?

Цезарион устало посмотрел на жреца.

– Она говорила, что им следует сделать все возможное, чтобы спасти свою жизнь, – без промедления ответил он. На самом деле Клеопатра больше говорила о том, что проклянет тех, кто предал ее еще до конца войны. – Сударь, ваша жена сказала, что вы не знаете, нужно ли вам клясться в верности Риму и позволить им забрать все храмовые драгоценности. Я могу вам точно сказать, что царица велела бы вам поступить именно так. Ей были дороги жизни ее подданных. Я думаю, она бы согласилась с вами в том, что мы славим наших богов в нашей жизни, а не путем саморазрушения. Вы были совершенно правы. Я руководствовался страстью, а не рассудком. Она ушла к своим предкам. И вы не окажетесь предателем, если поклянетесь в верности новому правителю Египта. Не забывайте о том, что римский император – приемный сын Цезаря, которого царица любила. И хотя она была против Октавиана, она никогда не считала его недостойным.

Лицо священника просветлело, и он с облегчением вздохнул. У него за спиной стояла жена, и в ее сияющем взгляде сквозила безмерная благодарность Цезариону. Юноша заморгал, удивляясь тому, какую радость принесло ему осознание, что среди царящего в жизни хаоса он сейчас сделал маленький, но зато правильный поступок.