всплывает образ жены, однако лицо расплывчато и не совсем верно, потому что у него серые глаза Кати Принцип. Петворт идет по коридору мимо горничной и отпирает дверь в большой пустой номер.

– Петвурт, Петвурт, как мило, – говорит Марыся Любиёва, в белой кружевной шали поверх вязаного синего платья, встречаясь с ним в вестибюле в семь. – Вы принесли мне цветок. Смотрите, я прикалываю его к платью. Это как раз годится для опер.

– Я подумал, он будет уместным, – отвечает Петворт.

– Значит, вы чувствуете себя немного стыдным, – говорит Любиёва, – за то, что сделали днем.

– Да, простите, случилось недоразумение.

– Вообще-то вы безобразник, – продолжает Любиёва. – Друзья устраивают в честь вас обед, а вы не приходите. Разумеется, все смущают. Не знают, что друг другу сказать. А ваш представитель из Лондона, у которого вы были вчера и ничего мне не сказали, он решил, что с вами произошла очень плохая вещь. Даже хотел идти в полицию или звонить в Лондон. Вы бы хотели, чтобы между нашими странами началась мировая война, Петвурт?

– Нет, не хотел бы, – отвечает Петворт.

– По счастью, доктор Плитплов считает, это был маленький амур, – говорит Любиёва. – Только вы должны сказать вашему мистеру Стедимену, что с вами произошло.

– Можно ему позвонить? – спрашивает Петворт.

– Думаю, он тоже придет в опер, – отвечает Любиёва. – Да, вы очень безобразник, но вы принесли мне цветок и смотрите виновато, а мы идем развлекаться, так что я не буду на вас сердить. Однако посмотрите на себя, пожалуйста. Мы идем в опер, где все одеваются в лучшее, а вы даже не надели красивый костюм. Может быть, пойдете, себя переоденете? Время есть.

– Костюм? – переспрашивает Петворт, вспоминая молнию, которую Баджи Стедимен вырвала с мясом. – Боюсь, он неглаженый.

– Хорошо, – недовольным голосом говорит Любиёва, – езжайте в плохой одежде. Давайте возьмем такси. Или вы больше любите трамвай?

В оранжевом такси она снова оборачивается к Петворту.

– Итак, товарищ Петвурт, вы отравились с писательницей. Хорошо провели время?

– Да, спасибо, – отвечает Петворт.

– Были в каком-то интересном месте, – продолжает Любиёва.

– Госпожа Принцип показала мне замок.

– Как мило! Замок Влама?

– Да, – отвечает Петворт.

– И он вам понравился?

– Да, замечательное место.

– Рада, что вы впечатлили, – говорит Любиёва. – Замок закрыт уже несколько недель, на реставрациум. Поэтому я вас туда еще не сводила. Впрочем, ваша знакомая очень известная писательница, думаю, она воспользовала свои привилегии, чтобы войти внутрь.

– Да, наверное, – отвечает Петворт, чувствуя себя неловко.

– А гробницу Влама смотрели? – спрашивает Любиёва.

– Гробницу Влама, – повторяет Петворт.

– В барочном стиле. С купидончиками.

– Ах да, – говорит Петворт. – Замечательная гробница.

– Вы правда так считаете? Я не знала, что она там есть, я только что ее выдумала. Как по-вашему, из меня тоже выйдет писательница?

– Да, наверное, – отвечает Петворт.

– Интересно, чем вы занимались на самом деле, – говорит Любиёва.

– Просто погуляли.

– Петвурт, Петвурт, выделаете мне такую нервотряпку. Вы врали мне про вчерашний вечер, теперь врете про сегодня. Я не знаю про вас, Петвурт. Не знаю, зачем вы здесь, но начинаю думать по-новому. Вы – плохой гость. Разве не знаете, что можете испорчивать мне жизнь, когда плохо себя ведете?

– Простите, – говорит Петворт, – но всё было совершенно безобидно.

– Неужели? – спрашивает Любиёва. – Вы или очень умный, или уж очень простой. Но даже если вы простой, вы в непростом мире. Помните, когда я везла вас из аэропорта в гостиницу, я сказала вам одну вещь? Что в моей стране всегда лучше быть осторожным? Вы меня не слушали? А я – бедный гид, и мне отвечать. Ладно, может быть, я попробую еще чуточку вам верить. Не знаю почему, может быть, вы мне нравитесь. В любом случае завтра мы уезжаем из Слаки. Может быть, вы исправитесь.

– Постараюсь, – отвечает Петворт.

– Постараетесь? Ладно, увидим. Так или иначе, сегодня мы развлекаемся. Вы не против сидеть пять часов и слушать опер на чужом языке?

– Разве не все оперы на чужих языках? – спрашивает Петворт.

– Ладно, сегодня у вас есть переводчик. – Любиёва берет его под руку. – И это очень хороший опер, одного из наших великих музыкантов. Ноты были затеряны, а при социализме их снова нашли. Многие считают, что он предвосхитил такие великие творчества, как «Марьяж Фигаро» Моцарта и «Стригун из Севильи» Россини. Теперь он возрожден, и все хотят послушать, в том числе некоторые иностранные люди. Все наши рабочие идут слушать и важные гости. Даже безобразники, как вы, товарищ Петвурт. Все-таки интересно, что же вы делали, мой нехороший друг, с вашей писательницей?

– Правда, совершили небольшую туристическую прогулку, – отвечает Петворт.

– Ой, серьезно?! – Любиёва щиплет его за руку. – Что ж, может быть, лучше не просить, чтобы вы назвали места, где побывали. Может быть, вы смущаете их говорить.

– Да нет, – отвечает Петворт, – просто я не знаю, где мы были. Я здесь чужой.

– Уже не чужой, – говорит Любиёва. – Что тут у вас за пятно на шее, не от поцелуя?

Машина останавливается: над ними высокий, подсвеченный прожекторами купол оперы, огромные ярко освещенные окна. У входа толчея, хорошо одетые пары выходят из оранжевых такси или черных «волг» и движутся к огромному мраморному подъезду.

– Надеюсь, вы сделали настрой сопровождать меня изящно, товарищ Петвурт, – говорит Любиёва. – Здесь, в опер, мы любим, чтобы во всем был фасон. Пожалуйста, поправьте шаль у меня на плечах, думаю, вы умеете быть джентльменом. У вас есть несколько влосок, чтобы заплатить таксисту? Он очень хочет, чтобы ему заплатили.

– Да, конечно. – Петворт лезет в карман потертых брюк.

Любиёва, в шали, с цветком на платье, берет его под руку, и

они вместе идут к зданию. На афишах певцы с накладными бородами, рты у них широко открыты; надпись гласит: «Ведонтакал Вроп». Течение увлекает Петворта и его спутницу к стеклянным дверям, за которыми стоят несколько (всего несколько) вездесущих вооруженных