– Пожалуйста, подвинься, ванна не такая уж большая. Да, тебя легко опровергнуть. Стой смирно, пожалуйста, я буду тебя мылить, ой, какая мягкая кожа. Понимаешь, милый, и в вашей, и в нашей истории есть по седому старику.

– Правда?

– Хорошо? Тебе нравится? Да, один – Маркс, другой – Фрейд. Естественно, я больше думаю о Марксе. Мой муж аппаратчик много о нем говорил.

– Неужели нельзя здесь без него?

– Мой муж – нигде, Маркс – везде, разумеется, он здесь. Милый, это тебя здесь быть не должно. Ты знаешь, если я приглашаю тебя в квартиру, кормлю гадким пирогом и мою под чудесным душем, я должна сообщить об этом в органы? Таков наш закон, и, разумеется, я не стану этого делать. Может, вымоешь теперь меня, ты уже чистый.

– Да, – говорит Петворт. – Конечно.

– Ты не знаешь Маркса, но, думаю, знаешь Фрейда. Правда вода замечательная?

– Да, Фрейда знаю, – говорит Петворт, водя руками по мягким контурам уже не одетой в батик магической реалистки Кати Принцип.

– Маркс объясняет исторические истоки сознания. Фрейд иx игнорирует, не принимает во внимание идеологические основы разума. Однако надо признать, он сделал несколько фундаментальных открытий. Он понимал, что приятно вложить кое-что твое в кое-что мое. И этим он внес вклад в развитие мысли, ты согласен?

– Да, – говорит Петворт.

– Итак, ты уклонист, но тебя нельзя полностью осуждать. У обеих идеологических систем есть недостатки. Ты веришь в возможность диалектического синтеза? Если мы его осуществим, то, возможно, не придем к ложному сознанию. Хочешь попробовать? Ой, Петвит, глядя на тебя вот здесь, я думаю, что хочешь. Ой, нет, погоди, миленький, думаю, так мы не преуспеем. Платон учит, что некоторые философские вопросы лучше разрешать лежа. Пойдем ко мне в постель, там будет лучше, ой, миленький, ой, что ты делаешь, ой, как здорово, наверное, я не права, наверное, можно и стоя, только тут очень мокро, ой, мы не упадем, нет, не упадем, ладно, давай здесь, да, да, да.

– Да, да, – говорит Петворт, абстрактное обозначающее в клубах пара.

– Та, та, – повторяет Принцип. – Та, та, та, та.

Вода струится по ним; некоторое время проходит без слов.

– О да, – говорит Принцип чуть позже. – Это был истинный вклад в развитие мысли. А теперь я принесу тебе пушистое полотенце, и мы вытремся. Думаю, мы вернемся в мою комнатку и еще раз обдумаем наши позиции. Ой, Петвит, какой ты чудный.

– Прости, что у меня нет для тебя уютной спаленки, – продолжает она в уже в гостиной. – Здесь на каждого положено лишь столько-то квадратных метров. Мне проще, я признанная писательница, у меня есть некоторые привилегии. Мне еще везет, у других и такого нет. Мой диван – моя кровать, я поколдую и превращу. Смотри, я просто давлю сюда, и теперь у нас есть кровать, чтобы лежать. Ложись, пожалуйста, она очень удобная. Тебе надо набраться сил. Не забывай, ты только начал, тебе еще много что предстоит сделать в этой стране. Ой, музыка кончилась. Неужели мы так долго были в душе? Ладно, сейчас поставлю еще, тебе какая больше нравится, духовая или струнная? Есть военные марши, не думаю, что ты хочешь их слушать. Есть Вивальди, есть Яначек. Ты предпочитаешь чарующую или печальную? Ну да, конечно, ты говорил мне про свои вкусы, поставлю Вивальди. Все, иду к тебе, милый. Тебе тепло? Нет, не отодвигайся, я хочу встать на коленки и посмотреть на тебя как следует. Такой худой, тебя почти что и нет. Твои чудесные мокрые волосы, худая белая грудь, такие стройные бедры – я правильно говорю? – и какой хороший подарочек для меня посередине. Знаешь, Петвит, ты маленькую чуточку красивый. А я тебе нравлюсь? Сверху я очень хороша, а вот животик у меня, наверное, на твой вкус чересчур круглый. Здесь мы считаем, что привлекательная женщина должна быть полной. Это наша культурная особенность, на Западе не так. Все женщины плоские как доска, не забывай, я там бывала. И в любом случае я худею. Может быть, я понравлюсь тебе больше, когда мы встретимся в другой раз? Ты веришь, что мы еще встретимся? Или ты скоро вернешься в свою страну и совсем про меня забудешь?

– Нет, – отвечает Петворт, лежа на диване, который волшебным образом превратился в кровать, упираясь головой в книжки, глядя снизу вверх на Катю Принцип, которая, опершись на локоть, смотрит ему в лицо.

– Ой, ты так уверенно говоришь, а я вот не уверена. Есть целый мир, мой милый Петвит, разве ты забыл? Разумеется, мы совершили очень приятный обмен, каждый что-то другому Дал, всё очень просто. Такие милые объятия и разговоры, только длятся они недолго, не как история. Любовь – это хорошо, но она не информативна. Вот, ты видишь меня, я смотрю на тебя, и что я знаю? Что у тебя грустная жена, и, может быть, ты сам грустный, может быть, у тебя много проблем. Знаю, что ты не персонаж в историческом мировом смысле, я хотела сделать тебя лучше, но вряд ли у меня получилось. Ты растерян, ты хороший человек, у тебя есть желание, иначе бы ты со мной не пошел, ты немножко в моем сердце. А ты смотришь на меня и

что знаешь? Я могу быть кем угодно, твоей доброй волшебницей или злой. Ты знаешь, что у меня было четыре мужа и что я пишу книги, которые тебе не прочесть. Еще ты знаешь, что у меня есть тело, которое ты можешь прочесть, оно было твоей книгой, и ты в некотором смысле его читал, для удовольствия. Да, надеюсь, ты получил удовольствие, ко много ли ты узнал, сдал бы ты экзамен, а? Что ж, быть может, не важно. Часто самые лучшие отношения возникают между людьми, которые плохо друг друга знают. Может быть, это глупо, что более тесное знакомство заканчивается разочарованием. Кто интереснее нас самих? Кто полюбит нас настолько, чтобы прогнать одиночество и страх? А когда про тебя знают, это опасно, особенно в нашей стране. Нет, думаю, для тебя я маленькое приключение в чужой стране, а вовсе не часть твоей настоящей жизни.

– Неправда, – говорит Петворт, – ты для меня гораздо больше.

– Да, конечно, иногда можно внезапно проникнуть в душу и найти друга. Вот это я и почувствовала, когда увидела тебя на жутком завтраке с Танкичем. Такой аппаратчик, я их знаю. Меня сразу ктебе потянуло, до боли. Может быть, я вела себя глупо и неправильно. Однако что-то случилось, мне захотелось, чтобы ты вошел в мою жизнь, захотелось подарить тебе историю, сделать тебя персонажем. И кажется, ты тоже этого хотел, ты не персонаж, во всяком случае пока, но в твоих глазах что-то есть. Да, мы друг другу понравились, я не сомневаюсь. Конечно, понравились, иначе бы всего этого не произошло. Но что такое влюбленность, если всё так просто? Да, мы ненадолго прогнали дурной мир, для того и существует любовь, но, когда он вернется, нам надо будет в нем жить. Люби, сколько хочешь, и всё равно не сбежишь. Большая часть людей живет в тюрьме, здесь, в моей стране; и в твоей тоже. Не забудь, я там была. Если у тебя иначе, то ты – счастливец. И все любови мира не могут его изменить. Грустная жена в твоей постели. Черная машина под окном, ты ведь ее видел? Как

вода высыхает на твоей коже, так не станет и меня. О да, милый, у нас был наш маленький секрет, всё так естественно. Только, разумеется, всё вовсе не так естественно. Как говорит мой седой отец Маркс, это еще идеологическое и культурное, экономическое и телесное. Оно – часть любой системы, и всякий раз, когда ты что-то выбираешь или делаешь, ты оказываешься в том или в другом. Я сделала тебя определенного рода мужчиной, ты сделал меня определенного рода женщиной. Какой замечательной была бы эта кровать, не будь она в мире, из которого никуда не деться. Петвит, ты слушаешь или уснул?

– Нет, – говорит Петворт, – я слушаю очень внимательно.

– Просто тебе не нравятся мои слова. Вот почему любовь печальна, и вот почему потом люди лежат в постели, как мы с тобой, и не чувствуют себя счастливыми. Милый, прости, пожалуйста. В моей стране, когда что-то произошло, мы всегда анализируем. Наша культурная особенность. Понимаешь, я хотела дать тебе лучший смысл к существованию. В том, чтобы жить, нет ничего особенно фантастичного. Любой дурак это может. Надо только, чтобы двое сделали свой маленький секрет, и – пуф! – в мир рождается третий. Не думаю, что это случится сейчас, Петвит, не делай