– Говорит, вам надо придумать другие экспорта, – переводит Любиёва, – тогда, возможно, вы начнете делать настоящий экономический прогресс.

Особа в узком платье подошла и теперь стоит рядом со столиком, улыбаясь и хихикая.

– Хотите кофе, прифусорру? – спрашивает она. Танкич что-то произносит.

– Спрашивает, хорошо ли его секретарша говорит по-английски, – переводит Любиёва. – Это она печатала вашу программу. Если скажете «да», может быть, он поднимет ей зарплату.

Секретарша заливается краской.

– Она заслуживает немедленно повышения, – говорит Петворт.

Танкич хохочет и снова хлопает Петворта по колену.

– Говорит, вы точно друг простых тружеников, – говорит Любиёва. – Всегда хотите улучшить их экономическое положение.

– Вам нравится такой кофе? – спрашивает секретарша, наливая густую темную жидкость из джезвы в маленькую чашечку перед Петвортом.

– О, турецкий, превосходно, – говорит Петворт.

– На, на, на, на, – трясет пальцем Танкич.

– Говорит, мы не называем кофе в честь наших угнетателей, – переводит Любиёва. – Мы зовем его пролетарский кофе.

– Простите, – отвечает Петворт.

– Спрашивает, вам нравится ваша программа или вы хотите сделать в ней перемены? Говорит, его секретарша может пойти и напечатать новую программу, вместо того, чтобы стоять и смотреть на ваши красивые глаза.

– Спасибо, всё замечательно, – отвечает Петворт.

– Объясняет, что очень много занимался вашей программой, потому что должностные лица всё время загружены бумажной работой, иначе они сделают что-нибудь важное.

Танкич смеется, и Петворт смеется; потом Танкич указывает на Любиёву, и та заливается краской.

– Спрашивает, довольны ли вы переводчицей, которую он вам нашел, чтобы исполнять все ваши желания.

Танкич подается вперед и хлопает Любиёву по коленке.

– Говорит, разумеется, только официальные желания.

– Очень строгая особа, – со смехом вставляет Танкич по- английски.

– Скажите, что мне нравятся строгие, – говорит Петворт.

– Отвечает: «Хорошо», – переводит Любиёва. – Говорит, он думает, вы такой человек, который выпьет с ним маленькую чуточку коньяка.

Особа в узком платье достает из шкафа бутылку и четыре рюмки. Танкич говорит что-то такое, от чего она разражается громким смехом.

– Говорит, он не курит, не пьет, не играет в азартные игры и не заигрывает с женщинами иначе как при вас, – объясняет Любиёва. – Поэтому он надеется, что вы будете приходить очень часто.

Особа ставит рюмки на стол. Танкич берет бутылку и наполняет их светлой прозрачной жидкостью.

– Говорит, это с особенной фермы, которую он знает, – переводит Любиёва. – Сейчас он произносит тост. Помните про глаза, Петвурт, я вас учила. Говорит: «Выпьем за то, чтобы много раз пить вместе».

Петворт поднимает рюмку, пытаясь вспомнить урок.

– На, на, на, – говорит Танкич.

– Ой, Петвурт! – восклицает Любиёва. – Он говорит, вы делаете неправильно. Говорит, в нашей стране, когда мы что-нибудь делаем, мы всегда потом устраиваем критику, чтобы исправиться. Он говорит, вы задерживаете коньяк на языке и в горле, а это трата времени, которое можно употребить на благо народа. Он сожалеет, что вынужден снова наполнить вашу рюмку, чтобы вы улучшились.

В следующие полчаса Петворт улучшается и улучшается. То и дело звучит смех. Танкич хихикает и улыбается, в дверь заглядывают его коллеги из других кабинетов. Потом Танкич встает и хлопает Петворта по плечу.

– Говорит, что должен повести вас в другое место и дать вам уроки слакской еды, – объясняет Любиёва. – Это официальный завтрак в вашу честь, он надеется, вы согласны.

– С превеликим удовольствием. – Петворт нетвердо встает.

Танкич надевает черное пальто и черную шляпу с полями и выходит первым. Он идет по коридору, что-то громогласно крича чиновникам за полуоткрытыми дверями.

Они спускаются по лестнице и выходят на улицу, мимо милиционера за решеткой и солдата в будке. Перед зданием стоит под дождем коротко стриженный шофер в серой рубашке и черных брюках; он держит дверцу советской «волги», большой черной машины с зубастой решеткой радиатора.

– Ой, Петвурт, вы всё-таки поедете в такой! – восклицает Любиёва, оборачиваясь с переднего сиденья к Петворту, который снова зажат посередине, между особой в узком платье и Танкичем.

– А где занавески? – спрашивает, оглядываясь, Петворт.

Танкич хохочет и звонко шлепает его по плечу.

– Говорит, неужели вы думаете, что он станет ездить со своей красавицей-секретаршей в занавешенной машине? – объясняет Любиёва.

Секретарша хихикает и ерзает, ее декольте источает аромат духов.

– Рассказывает о людях, которые будут ждать вас в ресторане. Профессор Ром Рум, из Национальной академии искусств и наук, он делает важные исследования по интерпретации в литературоведении. Может быть, вы знаете его труды?

– Боюсь, что нет, – отвечает Петворт.

– И кто-то, кого вы уже знаете, Катя Принцип.

– Я ее знаю? – удивляется Петворт.

– Петвурт, Петвурт, вы ужасны, временами вы делаете мне раздражение. Разве вы не помните книгу, которую я вам только сейчас презентовала?

– Ах да, конечно.

– Ой, дорогая, вы ужасны! – смеется Танкич. – Очень строгая особа, ха? Как жена. Я выбрал ее специально для вас.

– Временами он невыносимый, – говорит Любиёва.

– И очень милый, – замечает особа в узком платье, улыбаясь Петворту.

Машина едет по современному бульвару, мимо магазинов МУГ и «Вищвок». Петворт внезапно замечает, что по обоим тротуарам плотными рядами стоят школьники и машут зелеными флажками. Он указывает на них Танкичу, тот смеется.

– Говорит, это не для вас, – объясняет Любиёва. – Сегодня приезжает арабский шейх. Говорит, когда вы привезете нам что-нибудь полезное, не культуру, а нефть,