– Пумпи, вуртси, урти, каффьифіі, – говорит он.

– Муй. – Официант мотает головой, берет меню и уходит в кухню. Через минуту он возвращается с новым меню. Петворт недоуменно смотрит на листок, где написано практически то же, что и на прежнем.

– Рангуну уп пумпу? Ку уп кафьюфоу? – спрашивает официант, держа блокнот.

– Они тут делать маленький лингвистический революций, – говорит лысый немец, подаваясь вперед. – Немного менять весь грамматик. Вот пошему ишо тут нихт шнелль.

– А. – Петворт внимательнее вглядывается в новое меню. – Пумпу, вертсу, ирту, каффьюфуу.

– Слубоб, – отвечает официант.

– Старых слов говорить не можно, – объясняет лысый немец.

Петворт оглядывается. За соседним столиком мужчина читает партийную газету «Пъртыуу Пупулятууу», заголовок пере-Довицы гласит: «УНТЕНСУ АКТУВУ».

– Ясно, – говорит Петворт.

– Это очень важный политический штука, – продолжает емец. – даже Ванко могут снимать.

Важный политический штука, видимо, сильно замедлил работу ресторана. Заказ приносят только в девять, когда Петворту уже надо встречаться в вестибюле с Марысей Любиёвой. Он наскоро съедает несколько ложек ирту, проглатывает вертсу, выпивает пумпу, пригубливает горячий, пахнущий желудями кафьюфуу и выскакивает в вестибюль, где у стойки с надписью «РЪГЫСТРАЫУУ» толпится новая партия крашеных «Ивановых». Марыся Любиёва уже здесь, стряхивает воду с зонта. Поверх длинного серого пальто на ней прозрачный полиэтиленовый плащ.

– А вот и вы, товарищ Петвурт, – сердито говорит она. – И вы надели свой хороший костюм для официальных дел. Но вы не думаете, что вам нужен еще плащ для дождя?

– Я не успел за ним сходить, – объясняет Петворт. – Очень долго не приносили завтрак.

– Конечно, здесь вам не Америка. – Любиёва смотрит на часы. – И побыстрее, мы опаздываем смотреть примечательности. Не забыли позвонить жене?

– Ее не было дома, – отвечает Петворт.

– Значит, я должна снова забронировать вам разговор, – говорит Любиёва. – Идите, я сделаю. Паспорт забрали?

– Я подходил вчера вечером, но мне сказали, что он не готов.

Любиёва смотрит на него строго.

– Ах, Петвурт, неужели вы не можете сделать даже такую малость? Теперь вы не человек, вы этого хотели? Вам нравится, что вас нет? Что я не могу повести вас в мунъстратуу?

– Я пойду и попрошу, – говорит Петворт.

– Нет уж, идите наверх, заберите плащ, – приказывает Любиёва. – Мне-то ваш паспорт отдадут. Думаю, вы не очень старались. Здесь надо бороться. Идите, и поскорее.

Петворт заходит в номер и видит через окно, что рабочие вешают новую вывеску «ШЬВУППУУ» на место старой «ШЬВЕППІІ». Он надевает плащ и спускается. У лифта ждет Любиёва, потрясая его паспортом.

– Конечно, когда сделаешь нажим, они отдают. И еще я забронировала телефонный разговор. На шесть часов, когда закончится ваша программа. Ну что, идем? Или прежде я должна застегнуть вам плащ? Ах, Петвурт, Петвурт.

С ледяным выражением лица Любиёва выходит на улицу, Петворт за ней. Буржуазно-реалистический дождь стучит по высоким фронтонам, по зонтикам прохожих и дребезжащим трамваям. Рабочие в брезентовых плащах разбирают брусчатку между рельсами. Любиёва идет между ними.

– Сюда, пожалуйста, – резко говорит она. – Видите, как наши люди трудятся. Работа идет всегда. Смотрите, куда идете, вы же не из деревни приехали. Сперва я отведу вас в очень особенное место. Обычно оно запрещено для иностранцев, но у вас есть специальное разрешение, вы – важный официальный гость.

Они оказываются перед зданием с грязными витринами. Любиёва стремительно ныряет внутрь. Это кафетерий, множество людей за высокими столиками стоя едят сосиски.

– Нам не сюда, – бросает Любиёва и ведет Петворта к лифту, перед которым старушка на стуле продает билеты. Кабина набита битком. Лифт едет медленно. Внезапно двери открываются, и Петворт оказывается под проливным дождем, на очень мокрой крыше, огороженной тоненькими перильцами. Город далеко внизу, живет своей далекой жизнью. Свистит ветер.

– Видите, это наш небоскреб, – объясняет Любиёва. – Разумеется, вам не можно фотографировать. Отсюда очень хороший вид, хотя сейчас его не видно. Надеюсь, вам не вскружило голову от высоты? Теперь посмотрите, пожалуйста, сюда. Там ТЭЦ, видите, за туманом, она более чем удовлетворяет наши потребности. Возле нее собор, его не видно, и он неинтересный. Теперь мы подойдем к этому краю, здесь можно наблюдать старый город: мост имени годовщины 15 мая, фортецию и музыкальную капеллу. По вечерам можно пойти сюда увидеть звук и свет. Так вы говорите по-английски?

– Ну, – отвечает Петворт, – мы обычно говорим son et lumiйre [14].

– Какой у вас интересный язык! – восклицает Любиёва. – Неудивительно, что никто его не понимает. Думаю, у вас очень странный язык и очень странные люди. Некоторые даже не могут забрать свой паспорт.

– Мне очень жаль, – говорит Петворт.

– Теперь подойдем к этому краю, – продолжает Любиёва. – Видите деревья? Это наш парк Братства и Дружбы с советским народом. Жители Слаки очень любят ходить сюда и нюхать запахи, особенно когда нет дождя. А рядом видите здание с красной звездой на шпиле? Это ЦК Партии, очень красивое здание, а за ним наше лучшее открытое место, пляшку Пъртыуу.

– У вас перемены в языке? – спрашивает Петворт.

– Некоторые радикальные элементы оказали нажим на правительство, чтобы делать лингвистическую либерализацию, но я не думаю, что это очень важно. Итак, теперь вы его видели, лучший вид на наш очень красивый город. Надеюсь, вы впечатлились. В хороший день вы бы стояли здесь долго и получали большое удовольствие, но сегодня погода не такая хорошая, и, думаю, надо спускаться.

Пока лифт медленно едет вниз, Любиёва стоит в другой стороне кабины, а на улице идет на несколько шагов впереди Пет-ворта. Их путь лежит через узкую старую улочку, где под проливным дождем полощутся на ветру Маркс и Энгельс, Ленин, Брежнев и Банко, мимо колоннады Военной академии, под которой маются слушатели с портфелями под мышкой, и Дворца культуры, завитого плющом – из его подвального помещения доносятся звуки джаза, такие неожиданные в этом городе.

Сворачивают в проулок. По обеим сторонам – магазинчики. В них чудится какая-то скрытность, словно там прячут товары, а не выставляют на продажу. В английских магазинах все напоказ, здесь, напротив, товары выложены скупо, как бы с опаской: патроны для лампочек, бутылки лимонада, цветы, банки с маринованной свеклой, намек на мясо, символические морковка или луковица.

– Надеюсь, вы смотрите, – говорит Марыся Любиёва. – Мы знаем, ваши газеты говорят вам, что у нас дефицит еды. Теперь вы видите, что у нас всего много. Ой, смотрите, хвост, как это у вас называется, очередь? Наверное, вы думаете, эти люди стоят за едой. Хотите встать и проверить?