За зиму его армия сильно увеличилась. К нему тянутся фанатичные староверы, неистовые националисты, дезертиры-призывники, обиженные генералы, казаки из пограничных областей, беглые крепостные, орды не слезающих с коней кочевников. Они похожи на других восточных захватчиков — Хубилай-хана. Повсюду старая вера восстает против лжеатеизма, а слуги — против своих хозяев. Царь- выскочка сулит награды убийцам: сотнями гибнут помещики, жен их насилуют, детей крадут и заставляют воевать, слуг освобождают, скот режут, дома поджигают. Захваченных в плен офицеров подвергают публичным пыткам и унижениям; на деревенских площадях преданные самозванцу палачи допрашивают их с варварской жестокостью, вздергивают на дыбу. Десять тысяч яицких казаков осадили Оренбург, и, похоже, он скоро будет сдан. Тем временем другая, хорошо вооруженная армия мятежников окружила Казань, орудия гремят под стенами города.
Но хуже всего, что пример самозванца заразил и другую столицу. Москва тонет в массовых демонстрациях и протестах, мятежах и насилии — сердце России закрыто для двора и правительства. Пугачев воскресил давнюю мечту москвичей: мечту о великом царе-старовере, который очистит землю от европейской заразы, вернет двор назад, в настоящую столицу, в центр России, и вообще повернет все вспять — к суевериям и дикости, вернет заблудшую Россию на честный скифский путь. Повсюду беспорядки, революционная эпидемия охватила всю страну, болезнь оказалась заразной, как невский недуг. Двор взбаламучен. В Турции Потемкин одерживает победу за победой, а генералы пасуют перед казаками, раз от разу сдавая позиции. В канцеляриях без устали строчат приказы, вдохновляющие полки идти вперед, и только вперед. Наш герой оказался в России во время революции; все вокруг озабочены собственной участью и судьбами государства: устоит ли ненадежная Москва до прихода лета, удержится ли на троне царица, одержит ли победу самозванец.
Сейчас не время философствовать. И все же иногда он, облачившись в свой черный костюм, посещает Эрмитаж. Но он чувствует себя лишним и подозревает, что дело совсем не в происках посланцев Фридриха Прусского. Ее светлость уже более не светлость. Революция и война сделали ее нрав угрюмым, лишили приветливости, веселости и способности наслаждаться игрой ума. Она больше не чувствует себя в безопасности; призраки прошлого терзают ее. Возможно, природа берет свое: царице сорок пять, она одна, она в опасности — и почувствовала страстную потребность в поддержке и внимании. Так или иначе, секретные письма уже посланы на турецкий фронт, и лохматый, одноглазый Григорий Потемкин, таврический герой, возвращается назад в Россию, чтобы занять свое место при дворе.
И все же Философ навещает ее. Он все пишет свои меморандумы, все ходит зимними петербургскими улицами в Зимний дворец; а там, сидя на диване в окружении царских гончих, держит ее руку и похлопывает по коленям, заверяет в своей привязанности и уважении. Но она больше не замечает, не слушает его. Их встречи становятся короче и реже. Его меморандумы валяются на столе непрочитанными. Душевные тревоги сопровождаются физическими недомоганиями. Приступы колик сильнее, чем когда-либо, мороз переносится все хуже. А мир за пределами России, его родной, реальный для него мир, все дальше, он уже так далек, что трудней и трудней воскресить в памяти связанные с ним чувства. Он почти перестал писать письма: он не верит, что слова могут прорваться через завесу снега, тумана и вершащейся на российских землях истории. Мрак сгущается. Могильные черви поджидают его подснежной арктической шапкой.
Единственное его желание (только бы набраться мужества и найти подходящий момент, чтобы сказать ей) — нанять карету, охрану и покинуть эту страну. Он уже готов отважиться на рискованное путешествие по снежным равнинам. Но как сказать ей? Уйти всегда тяжелее, чем прийти.
ОНА: Почему бы вам не рассказать мне какую-нибудь историю?
ОН: Историю?
ОНА: С меня довольно философии. Да и вы не настоящий философ, разве не так?
ОН: Надеюсь, что настоящий, что бы там ни говорил Фридрих. По крайней мере я разумный человек.
ОНА: Монархи сами назначают философов. А сегодня я предпочитаю назначить вас рассказчиком историй.
ОН: Хорошо. Вот история о двух знаменитых путешественниках, двух великих людях, о которых вы, конечно, много слышали. Первый — француз Монтескье. А второй — его друг, англичанин, граф Честерфилд.
ОНА: Конечно, я знаю обоих. И что же?
ОН: А скажите, вы знаете Венецию, город Марко Поло?
ОНА: Нет, я никогда не была там. Знаю, что это великая республика. Необычный город на воде, город масок и карнавалов…
ОН: Шарлатанов, фокусников, гадалок, канатоходцев. Дож в рогатой шляпе, дамы с обнаженными грудями. Толпы, оперы. Фейерверки, публичные представления. Национальности — арабы, азиаты, турки, армяне. Смесь языков, город сильных характеров, невероятных приключений, тайн и темных вод. Известно ли вам, что там даже монахи и священники большую часть времени ходят в маскарадных одеяниях и в непристойных масках?
ОНА: Чудесное, должно быть, местечко.
ОН: Изумительное. Возможно, поэтому его так любят высокопоставленные и власть имущие европейцы. Двусмысленность, разгул, секреты, острова, церкви, разрушающиеся дворцы, каналы — все очень напоминает Петербург.
ОНА: Картины, хрусталь, серебро…
ОН: А также женщины — удивительно разнообразные. Двадцать тысяч куртизанок. Публичные дома, сводни.
ОНА: Казанова рассказывал мне, что венецианские монашки — самые соблазнительные женщины в мире.
ОН: Вам также известно, что Венеция — это город-государство, республика, на которую никогда не покушался ни один король. Даже Папа Римский сказал, что не хотел бы управлять этим городом. Правительство состоит из дожа и Совета, в который входят представители уважаемых семей и избрание которого представляет собой странную процедуру…
ОНА: Я ожидала услышать от вас прославление республиканского духа. Хотя как-то вы утверждали, будто бы на примере Венеции видно, что порой республика опасней и агрессивней тирании…
ОН: Это так, Ваше Величество. Венецианские законы безмерно жестоки, там бесчинствует инквизиция. Вероятно, Казанова говорил вам об этом. Сам по себе Совет достаточно влиятелен, но его члены ограничены строгим законом: под страхом смерти не заговаривать с иностранцами.
ОНА: Я слышала об этих законах. Но ведь бывают времена, когда подобные ограничения вызваны государственной необходимостью…
ОН: Так же считали и в Венеции. Но для этого нужно множество шпионов, обо всем докладывающих в тайную полицию. И частенько это заканчивается крупными неприятностями. Например, один из главных сенаторов находился в незаконной любовной связи с дамой, столь им обожаемой и желанной, что он едва мог дождаться окончания заседаний во Дворце дожей и сразу же бросался в объятия своей возлюбленной.
ОНА: Мне знакомо это чувство.
ОН: К несчастью, кратчайшая дорога к ее палаццо проходила через французское посольство. Любовь слепа, вы знаете, но тайная полиция не дремлет. Вскоре пылкий сенатор был пойман, брошен в тюрьму дожа и допрошен Советом Десяти. Он мог спасти себя, назвав имя любовницы. Но как человек чести предпочел спасти ее. Его обезглавили, а отрубленную голову, надетую на пику, выставили на всеобщее обозрение.
ОНА: Дама должна была заговорить.
ОН: Ее муж был один из инквизиторов Совета Десяти.
