ОНА: Не было никакого заблуждения. Он был послан как шпион и подбирался к телу моей царственной предшественницы. А теперь вы пытаетесь проделать то же самое.
ОН: Я лишь пытаюсь со всем моим уважением донести до вас некоторые из своих мыслей по поводу…
ОНА
ОН: Он действительно предложил мне одну вещь…
ОНА: Что же он вам предложил?
ОН: Передать вам некий меморандум от имени короля Франции.
ОНА: И вы посмеете сделать это?
ОН: Прошу прощения, но мне был обещан отдых в Бастилии, если я не положу это вам под подушку.
ОНА: Под подушку? Вы читали его? Что там написано?
ОН: Король Франции предлагает свою помощь при проведении мирных переговоров между Россией и Турцией.
ОНА: И вы предлагаете принять это предложение?
ОН: Нет, Ваше Императорское Величество. Это было бы глупо.
ОНА: Вот как!
ОН: Я не дипломат и плохо разбираюсь в таких вещах. Но, по моему разумению, Людовику не нужна Россия сильная и просвещенная. Он хочет ослабить ее, отбросить назад, в столетия мрака и забвения. Предел его мечтаний — стравить трех волков и любоваться, как они раздирают друг друга в клочья.
ОНА: Трех волков?
ОН: Россию, Пруссию и Австрию. Затем он объединится с вашими врагами шведами, и вместе они заключат союз с Блистательной Портой. Впрочем, тут я не специалист. Дипломатия не моя стихия. Я — за искренность и прямоту. Шпионаж, слежка, конспирация — это не для меня.
ОНА: Дайте мне бумагу.
ОН: Простите меня. По доброй воле я бы его и в руки не взял.
ОНА: Вы в самом деле не пытались утаить его?
ОН: Нет, Ваше Величество. Ни в коем случае.
ОНА: Да, мсье Философ, вы действительно бездарный шпион и плохой патриот.
ОН: Надеюсь. Мне кажется, лучше быть порядочным человеком, чем пламенным патриотом.
ОНА: Насчет намерений французского короля вы не ошиблись.
ОН: Этим поступком и словами я погубил себя и свое потомство. Когда я вернусь во Францию…
ОНА: А вы не возвращайтесь. Оставайтесь здесь.
ОН: Но те, кого я люблю…
ОНА: Вы имеете в виду жену?
ОН: И ее тоже.
ОНА: Это послание — куда мне его девать? Что вы посоветуете?
ОН: Не люблю советовать. Но я заметил, что нынче холодно.
ОНА: Вы имеете в виду, что огонь в камине вот-вот погаснет?
ОН: Я ничего не имею в виду. Немножко меньше подозрительности, чуть-чуть больше доверия — это единственное, чего хочет подлый предатель, достойный если не четвертования, то по крайней мере виселицы.
ОНА: Так вот. Можете сказать Дистроффу, что поручение вы выполнили. И передайте, что вам точно известно мое мнение по этому поводу. Передайте также, что с бумагой я поступила так, как следовало с ней поступить.
ОН: Передам, Ваше Величество.
ОНА: А знаете ли вы, что мне следует немедленно выслать вас из России?
ОН: Так поступил бы любой правитель.
ОНА: Тем не менее вы останетесь, мсье. А вот французскому послу вскоре придется покинуть Петербург. Под подушку — кажется, так вы сказали, мсье? Ну что ж. Дашкова, принесите мсье Философу стул.
Той же ночью нашему герою, пригревшемуся в пещерном тепле постели во дворце Нарышкина, снится странный сон. Будто бы он, как заведено, пересекает Дворцовую площадь, подходит к Эрмитажу. Площадь и дворец погружены в полумрак, необычайно пусто кругом. Не мерзнут в караульных будках часовые, не томится в вестибюлях охрана. И лакеи не встречают гостей на верхних ступенях бесконечных лестниц, и не суетятся в коридорах слуги. Ничего, даже пустоту, не отражают зеркала; гулкая тишина в лестничных проемах. Он проходит по длинным, безлюдным коридорам, лишь луна освещает их. И только в одном коридоре кто-то есть. Это — Вольтер. Вот он скалит зубы в усмешке, вот, поднапрягшись, приподнимается со своего мраморного кресла. Волосы его белы, как овечья шерсть, а в глазах вспыхивают огоньки. Он сбрасывает тогу и встает, древний и обнаженный, и выкрикивает какие-то загадочные предостережения, что-то такое о турках и солнечном свете…
По стенам развешаны полотна, которые он посылал из Парижа в знак признательности великой царице. Но в каком они виде! Исцарапаны и разодраны, некоторые залиты водой, другие покрыты толстым слоем грязи. Широкий коридор уставлен статуями, неверный лунный свет заливает их. Канова потерял руку или даже обе, а иные статуи и вовсе обезглавлены. У ангелов работы Фальконе выросли дьявольские клыки. Картины древних развалин словно ожили. Из дальних коридоров доносятся грубые вопли, а где-то поблизости вдребезги разлетаются оконные стекла. Он кидается в зимний сад — но и там увяли цветы и не поют птицы. Он заглядывает в каждую приемную — никого. В одной комнате забыта на столе шахматная доска, на ней разбросаны в беспорядке фигуры. В другой — бильярд, покрытый широким серым саваном. Вот уже привычные ему покои императрицы. Но сейчас здесь не слышно болтовни. Не ждут послы и не шныряют шпионы. Не толпятся придворные и девицы на выданье. И Ее портрет над кушеткой тоже покрыт пылью.
А под портретом — Она. Лежит совершенно голая, раскинувшись в позе величественной и вальяжной, голова откинута на подушку. Груди — большие, отвисшие, необъятный императорский живот — как хороший кусок ее поросшей тундрой страны. Бесподобный образец для любителей рубенсовских пышных форм. Она окидывает его взглядом с головы до ног, и он понимает, что черный костюм философа, обычный его костюм для визитов ко двору, сегодня отсутствует. Все это время он тоже щеголял во всей своей мужской наготе.
— Опять опаздываете, мсье Библиотекарь. Сильно опаздываете, — бормочет Она.
— Прошу простить меня, — говорит Он, — на Неве туман.
