изнуряя себя беспрестанными вопросами. А любила ли она его на самом деле? А не стало ли ее замужество, эти часы неистовой страсти, всего лишь бегством от ее жизни в гостинице? Не было ли это всего лишь случайностью или попыткой завладеть тем, что ей никогда не принадлежало и с чем она все равно никогда бы не смогла жить и выстроить собственное будущее?
Мэри вновь взглянула на несессер. Вернувшись из часовни, она уже заглядывала в него в поисках тех самых «бумаг», о которых говорил ей Хоуп. Однако тогда она не нашла в нем ничего, кроме немногочисленных деловых писем и нескольких набросков, касавшихся его путешествия. Теперь же она вытащила из несессера все, решив до блеска отчистить каждую вещицу.
Вычищая сам чемоданчик, она нечаянно надавила на какие-то точки и вдруг обнаружила, что у несессера имеется искусно скрытое двойное дно.
В потайном ящичке оказались письма, которые Мэри принялась читать.
Закончив чтение, она зарыдала в полный голос, не в силах превозмочь снедавшую ее боль. Рыдания ее, точно стоны смертельно раненного животного, разносились над тихой деревушкой. В ту минуту Мэри было все равно, что скажут люди. А люди решили, что это, должно быть, лиса попала в железные челюсти капкана, поставленного в Бертнесском лесу.
«Кесвикский самозванец»
Тридцать лет спустя Томас Де Куинси будет вспоминать: «Непомерное негодование охватывало Колрид-жа, стоило ему лишь вспомнить об этих письмах». После того как Мэри обнаружила злосчастные письма, Колридж писал: «Никакие письма не способны раскрыть все низости, которые совершил этот ужасный представитель рода людского, обрушив страдания на голову одного из самых прекрасных созданий, когда-либо рожденных человечеством».
Во второй из двух статей, озаглавленных «Кесвикский самозванец», опубликованной в «Морнинг пост» от 31 декабря 1802 года, он говорит:
Трудно представить, какой непоколебимой симпатией прониклись к его дальнейшей судьбе почти все слои общества в Кесвике и с каким негодованием они говорили о джентльмене, который предпринял столь благоразумные и решительные меры, дабы вывести самозванца на чистую воду. Правда же заключается в том, что добрые люди Озерного края столь же мало слышали, и имеют столь же малое представление о существовании в мире подобных злодеев, как, например, о тирании Тиберия.
На следующее утро после того, как обнаружились тайные письма, Мэри в поисках уединения ускользнула из дому. Ее родители, напуганные возможными последствиями всего того, что они знали, и боявшиеся, что дело может обернуться куда хуже, прекрасно слышали, как она уходила, однако даже не попытались выяснить, куда она отправилась.
Погода начала портиться, от влажной земли так и веяло холодом. Мэри, забывшая надеть свой старый плащ, мерзла, и только торопливый шаг давал ей возможность немного согреться. Но как только она взобралась на холм, пробравшись к тайному водоему, и опустилась на его каменный край, холод стал нестерпимым. Однако физическое страдание облегчило Мэри душевные муки, и она не торопилась избавиться от него.
Ни на один из тех вопросов, терзавших ее, не находилось ясных ответов: что ей теперь делать? Должна ли она положить всему этому конец? Как она теперь может верить во что-либо или кому-либо? Ее мысли витали далеко, в то время как тело жило собственной жизнью. Сгорбившись, она продолжала сидеть на холодных камнях, обняв руками колени. И чем дольше она оставалась в своей неподвижности, тем больше разрастались страхи в ее душе и тем глубже проникала тьма в ее сердце. Она обязана поверить во все, что успела прочитать в его письмах, но она не намеревалась мириться с подобным. Несмотря на всю страсть и любовь, которые Мэри по-прежнему испытывала к собственному мужу, она жаждала поскорее вырвать его навсегда из своего сердца.
Мэри вдруг подумала, что для всех будет гораздо легче, если она сейчас нырнет в эту ледяную купель, и пусть вода, сомкнувшись над ней, заберет ее без остатка. Однако девушка прекрасно понимала, что такая мысль греховна.
И все же, вновь и вновь говорила она себе, такой исход принесет освобождение, положит конец позору. Пусть это случится. Холод завладел ею, и девушка все больше погружалась в безразличие.
Теперь она уже больше не найдет покоя в долине, бывшей ее родным домом. Для нее больше не существовало аккуратно расчерченных полей, тропинок, озер, холмов, горстки домиков. Погрузившись в уединенную неподвижность, она стала воспринимать долину как нечто и чуждое и далекое.
Мэри чувствовала, как сознание ее начинает медленно уплывать. То ей виделось, будто бы Хоуп верхом скачет прямо к ней, то она представляла себя маленькой девочкой, и она шла рядом со своим отцом, который гнал отару овец на склоны холмов, то мелькал мистер Фентон при свете свечи, Том, румяный точно яблочко, жаркий камин в гостиной «Рыбки», и огонь в ее груди пылал с таким же неистовством, как и сухие дрова в морозный, зимний вечер, и огонь этот вызывал боль в руках и ногах, обжигая и опаляя язык, пока она наконец не выплюнула его.
— Глотни-ка еще немного, — говорила Китти, — еще немного.
Мэри взглянула на свою подругу, словно перед ней было существо из иного мира.
— Я всегда знала, что это твое потаенное место, — объяснила Китти. — Ну-ка, давай выпей-ка.
Мэри послушно прижала к губам горлышко небольшой фляги, хлебнув крепкого бренди, однако при этом не ощутив никакой благодарности.
— Я его сберегла, — заметила Китти. — Я так и знала, что понадобится.
Мэри стало стыдно за свою неблагодарность, но в ее душе не было ничего, кроме чувства бесконечного безразличия к подруге, которая спасла ей жизнь. И алкоголь, чудесным образом вернувший ее к безрадостной жизни, еще туманил ее сознание.
— Я помогу тебе взобраться на скалу, — сказала Китти. — Ты должна заставить себя двигаться. Когда я пришла сюда, ты была холодна точно камень.
Мэри невольно застонала от боли, когда стала подниматься на ноги.
— Можно я останусь с тобой?
— Нет. Ты никогда не сможешь этого перенести. Я отведу тебя домой.
К тому времени, как обе женщины вернулись в гостиницу, сердечные страдания, ужасная бессонная ночь, холод, овладевший и душой и телом, и сильнодействующее лекарство совершенно истощили силы девушки. Она с трудом заставила себя выпить чашку горячего чая, а затем погрузилась в глубокий сон прямо в кресле перед камином в гостиной. Мать осторожно закутала ее в теплое одеяло и неустанно подбрасывала в очаг дрова, не давая ему потухнуть до самого утра. Временами Мэри начинала бредить, и ее бессвязные фразы приоткрыли ее матери завесу тайны, но не сказали ничего ясного о причинах такого тяжелого душевного состояния.
Когда Мэри проснулась, а случилось это поздним утром, выглядела она даже более измученной, как подумалось матушке, нежели накануне, когда Китти Доусон привела ее обратно в гостиницу.
Даже приезд полковника Мура — на сей раз он явился один — нисколько не оживил Мэри. И мистер Робинсон с тревогой наблюдал за тем, как безразлична его дочь к визиту такого важного и богато одетого гостя. Ее лишь немного заняло приготовление подогретого эля с пряностями, призванного поддержать силы полковника после утомительной поездки верхом от самого Кесвика.
— Я вижу, вам нездоровится. — До момента их встречи он намеревался быть любезным с Мэри, однако мысль о том, что эту женщину предпочли его воспитаннице, заставила его замолчать, и молчание это повисло между ними непреодолимой преградой. Мэри в свою очередь даже не попыталась помочь ему.
— Ваш… муж… как вы уже знаете, разыскивается сэром Фредериком Вейном по этому весьма
