— Что это значит? — Тон ее был холоден и чужд.

— У меня очень мало денег. Но мужчина и женщина вместе, муж и жена, как мы, всегда отыщут работу на борту корабля, который берет пассажиров до Америки. Мы возьмемся за работу на корабле и тем самым оплатим свой проезд, ты понимаешь?

— Мои родители могут одолжить нам денег.

— Я знаю.

— Ты сказал, что у тебя есть…

— Я знаю. Но теперь у меня изменились обстоятельства. Мэри, я плохой человек. Я безнравственный человек.

— Расскажи мне все.

— Ты бы в это не поверила.

— Теперь ты — мой муж. Что ты совершил до того, как мы…

— Мэри! Если я расскажу тебе, ты больше не станешь меня любить.

— Но как же мне оставаться с тобой, если ты не желаешь рассказать мне всю правду до конца? — Ее негодование снова готово было прорваться наружу, однако она нашла в себе силы справиться со своими чувствами.

— Ты должна верить в меня. Забудь обо всем, кроме настоящего и будущего. В Америке мы сможем начать все заново…

О, только представь себе! Никто не будет знать меня, чем я занимался раньше, где я был…

— Расскажи мне все, Джон, и я никогда больше не заговорю об этом.

И этот голос в темноте звучал словно сладкая песнь сирены в морской пучине. Признаться во всех грехах, быть прощенным, признаться и заслужить ее объятия, признаться и сбросить огромный груз, который все это время лежал на его плечах, — разве это не обещание счастья?

— И я останусь с тобой навсегда.

И страдать вечно? Она, вероятно, смогла бы выдержать такое, но он сам сможет ли? Как он может ей позволить не только носить в своем сердце это знание, но и заставлять себя помимо воли жить и любить человека, от которого всем своим существом будет стремиться держаться как можно дальше, и так будет вечно, мир без конца. Аминь. Все кончено.

— Спокойной ночи, Мэри.

— Нет… Джон…

— Спокойной ночи. — Она и представить себе не могла, что голос его может звучать так нежно и мягко, и его тон успокоил ее.

Он подождал, пока она заснет, и вышел из часовни. Ему бы очень хотелось оставить ей что-нибудь на память, что-нибудь красноречивое и ценное, однако у него с собой ничего не было. К рассвету он был уже в Улверстоне, однако совершенно неожиданно для самого себя решил бежать не морем, а через Пески.

Заголовок «Романтический брак II» появился в газете «Морнинг пост» двадцать второго октября 1802 года. В конце стояло: «Кесвик. 15 октября». Когда Колридж писал ее, он, само собой, даже и не догадывался о существовании письма настоящего Чарльза Хоупа, опубликованного четырнадцатого октября, где он опровергал предыдущую статью и называл человека, выдающего себя за Хоупа, самозванцем. Колридж не знал и о втором письме Чарльза Хоупа от девятнадцатого числа, в котором тот утверждал, что настоящий полковник Хоуп уже полгода как находится в Германии.

Расстояние между Лондоном и Кесвиком примерно триста миль, и почтовой карете требуется несколько дней, чтобы преодолеть его. Из-за этого статьи Колриджа публиковались лишь спустя неделю после написания и отправки. К примеру, арест констебля произошел тринадцатого октября, Колридж написал об этом пятнадцатого, а в газете статья появилась двадцать второго, хотя «Морнинг кроникл» сумела опередить «Пост» и напечатала историю, рассказанную Хардингом, девятнадцатого октября.

Первая статья Колриджа оказалась весьма интересна самой широкой аудитории: светское общество было заинтриговано, любители сантиментов посчитали ее очередной сказкой, любители Озерного края были тронуты, и все поголовно симпатизировали Мэри. Людей состоятельных эта история немало позабавила, а бедняков воодушевила: любовь, считали они, по-прежнему может преодолеть любые препятствия. То, что Чарльз Хоуп был вынужден писать целых два опровергающих письма, свидетельствовало о быстро растущем интересе в городе и за его пределами.

Вторая статья рассказывала историю отъявленного злодея-любовника. Читателю предлагалось распутать клубок таинственных, но бесконечно романтических интриг.

«Это, — начинает Колридж, — всего лишь эпизод романа под названием «жизнь», который, к несчастью, развернулся у подножия наших гор…» Не вдаваясь в подробности, он описывал похождения «лже-Александра Хоупа» с момента его приезда в Кесвик, сообщал, что «он всерьез ухаживал за четырьмя женщинами одновременно: одной из высшего света с приличным состоянием и за тремя простолюдинками». Колридж явно сравнивал своего героя с Дон Жуаном, и это сравнение с самого начала придавало его статье дополнительную остроту.

Колридж писал и о неком векселе, выписанном на Крампа «лжедостопочтенным» Хоупом (подчеркивая это определение), который тот «отослал в Ливерпуль, дабы получить оплату, и получил его». Он рассказывал о неожиданном приезде судьи Хардинга и отправке его слуги в Баттермир, где выяснилось, что «здесь какая-то ошибка и это не полковник Хоуп», и об ответе лже-Хоупа: «Это мой родной брат». Он описал и эпизод с «уважаемым и рассудительным» почтмейстером, передачу дела на рассмотрение «нашему констеблю во время проверки». «Самозванец же в свою очередь не придает этому особого значения, — сообщает Колридж, — и, чтобы развлечься, предпринимает парусную прогулку по озеру, которой констебль не считал себя вправе помешать. Таким образом, он отправился на озеро со своим другом-рыболовом, и весь Кесвик дожидался его возвращения. Но, когда стемнело и наступил вечер, он по-прежнему так и не соизволил вернуться».

Некоторые детали, впрочем, отсутствовали.

Джордж Вуд, например, несмотря на все разумные доводы, сохранял надежду до последнего. Констебль покинул берег лишь в сумерках. Преподобному Николсону надлежало на следующее утро быть в Грасмире, и потому задержаться он мог только до шести вечера. Хардинг и Мур по распоряжению шерифа обосновались в гостиной, дабы разработать план дальнейших действий и решить, что сказать местному корреспонденту «Морнинг пост». Но Вуд продолжал наивно верить, время от времени в тревожном ожидании выходя на улицу даже тогда, когда на городишко опустилась ночь. И хотя лошади были уже покормлены, он наотрез отказывался распрягать их на случай, если они понадобятся его другу в момент возвращения. Но друг так и не вернулся.

В конце концов уже в полной тьме Вуд отвел лошадей во двор, скудно освещенный светильниками, и велел поставить их в конюшню и почистить. Заглянув в карету, он обнаружил коробки с тонким бельем и порядочное количество серебряной посуды, которые три месяца назад его слуги относили в комнату Хоупа, называя это «трофеями».

Хозяин отправился в гостиную с докладом.

— Итак, сдается мне, он явился в Кесвик, уже готовый в любой момент сорваться с места, — заявил Хардинг со значительным самодовольством. — Я все-таки был прав.

— И бросил свою бедную жену.

— Нам приходится иметь дело с человеком, лишенным всякого чувства порядочности. Уж, верите ли, мне довелось таких повидать, — сказал Хардинг. — Безнравственный, эгоистичный, ему и в голову не приходит считаться с чувствами других. Для него его капризы и желания — превыше всего. Он потакает им и нисколько не заботится о последствиях. — Судья красноречиво махнул рукой в сторону моря, будто желая этим жестом подчеркнуть значимость собственных слов и придать им особую выразительность. — Он не может, да и не желает, что, в сущности, одно и то же, различать, где добро, а где — зло. Он лжец, и более