далеко внизу в поисках кареты Хоупа, однако воображение отказывалось работать. Он вырезал заметку и сложил ее в свой бумажник.
Сообщение Колриджа (опубликованное без подписи) подхватили другие газеты и разнесли по всей стране. Должно быть, одиннадцатое октября 1802 года и в самом деле было не слишком богато на события. Но в скором времени события завертелись с невиданной скоростью, и газета «Морнинг пост» начала во всех подробностях информировать нетерпеливую, постоянно возбужденную и конечно же полную праведного негодования публику.
Джордж Хардинг — «судья из Уэльса и весьма выдающийся джентльмен», если верить словам Колриджа, — был старшим судьей в Бреконе, Уэльс. Закончив Кембридж, он женился на наследнице приличного состояния, прославился своей страстью присваивать чужие книги, был автором биографических заметок, большим оригиналом и донжуаном.
Он возвращался из Эдинбурга обратно в Брекон и как раз остановился передохнуть в Карлайле, когда получил письмо от какого-то джентльмена, который утверждал, будто давно знаком с судьей — хотя Хардинг так и не смог разобрать неразборчивой подписи, — и по праву знакомства просит об услуге, ибо его старый друг полковник Хоуп в это самое время путешествует по тем краям и крайне нуждается в его — судьи — дельном совете. Письмо настоятельно заверяло, будто бы Хардинг тем самым окажет невероятную услугу своему дорогому другу. Ему только следует отправиться в Кесвик и отыскать полковника, который слишком горд, чтобы просить помощи, однако же, без сомнения, останется весьма благодарен за нее. А хозяин гостиницы «Голова королевы» наверняка знает местонахождение Хоупа.
Судья Хардинг и раньше все обещал себе провести несколько дней в путешествии по Озерному краю. Он мог распоряжаться собственным временем, как ему заблагорассудится, и посему утром одиннадцатого октября отправился в неторопливую поездку по озерам, остановившись в «Короне» в Вигтоне ради того, чтобы отведать прекрасного пирога с дичью и вполне сносного местного пива. Он обратил внимание на «большое количество представителей мужского населения, которые стояли у собственных домов и временами прикладывали все усилия, чтобы плюнуть как можно дальше». А уж оттуда карета доставила через Милсгейт и Айреби, где «еще сохранилась, как я это называю, весьма оживленная ярмарка вокруг перекрестка: когда-то весьма процветающая деревня теперь пришла в упадок в связи с развитием новой индустрии».
Джордж Вуд радушно встретил его в гостинице «Голова королевы», и суета быстроногих мальчишек вокруг кареты представились ему настоящим театральным действом, исполненным на широком, замощенном булыжником дворе. Вуд полагал, что Хоуп отправился в Шотландию со своей молодой женой, но вскорости должен был вернуться обратно в Баттермир.
— Молодая жена? — изумился Хардинг. — И кто же эта бедняжка?
Вуд с огромным удовольствием пустился в долгие объяснения. Хардинг приказал своему слуге, которому не раз приходилось видеть Хоупа, на следующее же утро отправиться в Баттермир.
Ленгдейлская часовня
Обратно они ехали в полном молчании. Это не походило на размолвку. Оба были настолько погружены в собственные безрадостные мысли, что тишину нарушать не хотелось. Лишь изредка они обменивались короткими репликами.
— Ты хоть раз заглядывала в него? — Хоуп указал на несессер, который стоял на сиденье рядом с ним, напротив Мэри. Они сидели наискосок друг от друга, предоставив Мальчишке-мартышке управлять каретой как заблагорассудится. — Пока я пребывал в Шотландии, мне думалось, ты обязательно в него заглянешь хотя бы краем глаза.
— Ни разу не открывала, — заметила Мэри и слабо улыбнулась, правда, в улыбке ее заключалась немалая доля грусти.
— Большинство женщин не только бы открыли его, они бы наверняка воспользовались содержимым.
Он отомкнул несессер, показав ей его содержимое с таким видом, будто все эти безделицы должны были обязательно служить объектом благоговейного восхищения. Мэри еще ни разу в жизни не доводилось видеть вещей, выполненных настолько красиво. Бутылочки с серебряными горлышками; щетки в массивной серебряной узорчатой оправе; пистолеты, изящные, словно они предназначались для женских рук; маленькие коробочки для запонок, пуговиц, булавок; зеркала; секретные кармашки для драгоценностей — все это Хоуп перебирал с таким благоговением, будто прикасался к алтарю или священному сосуду.
— Я верю тебе… любимый, — Мэри произнесла последнее слово так, словно оно вызывало в ней некоторое замешательство, она на секунду замолчала, — что этот несессер…
— Он сослужил мне верную службу, — с легкостью принялся объяснять он. — Египет, Рим, Вена… — И снова у Мэри возникло желание заставить его замолчать, чтобы не слышать откровенной лжи, хотя она и сама не знала, какие причины заставляли ее считать, что он лжет. Карета подпрыгивала на неровной дороге, и только на коротких замощенных участках бег ее становился ровным.
Когда они проезжали мимо поселения, основанного римлянами и называемого Старый Карлайл, мальчик поинтересовался, не желают ли они свернуть к Вигтону, который, как он слышал, знаменит своими пирогами с дичью и пивом. Однако же ни Хоуп, ни Мэри не были голодны, они велели отправляться прямиком в Кокермаут, правда, перед этим они ненадолго остановились, да и то только потому, что Мэри заподозрила, что их кучер умирает с голоду.
— Я рада вернуться обратно в эту долину, — сказала она, импульсивно потянувшись к нему, когда различила в окне Лоусуотер, одно из трех озер, которые чередой шли по всей долине как три подвески в оправе гор.
— И я, — сказал он, беря и крепко сжимая ее руку. — Я никогда не хотел покидать ее.
— В таком случае тебе и не надо было делать этого, — заметила она, уловив что-то важное в его исполненных грусти словах. — Мы можем навсегда остаться здесь. Мне незачем ехать в Шотландию. Или в Лондон. Я всегда была здесь в достаточной мере счастлива, а с тобой я буду счастлива куда больше.
Он сжал ее ладонь обеими руками.
— Мы бы купили приличный дом. Где-нибудь в отдалении, конечно, и немного земли неподалеку от озера, — предложил он.
— А мне бы очень хотелось по-прежнему пасти небольшое стадо овец и коз, — заметила она с озорными нотками в голосе. — Пока у меня не появятся более насущные дела.
— Здесь дома строятся на славу, — промолвил Хоуп. — Хороший камень и шифер. Защищены от непогоды. Надежны во всех отношениях.
— Ты очень быстро стал бы в этой долине человеком, на которого надо равняться.
— Ничего такого мне и не надо. Мирная жизнь, открытый домашний очаг, немного рыбалки, несколько друзей и ты, Мэри. Ничего большего в этом мире я и не желаю… ты веришь в это?
— Да, верю.
— Это правда, я клянусь.
— Не стоит давать клятвы. Я верю тебе.
И все же в его взгляде читалась невыносимая мука, что временами прорывалась сквозь его нежность. Она отняла у него руку и отвернулась. Он расценил ее жест как очевидное доказательство того, что созданная им картинка уютного мира и безопасности совершенно покорила ее, и это одновременно вселило в него оптимизм, но и заставило чувствовать себя виноватым.
Но вскоре Хоуп снова впал в мрачное уныние, когда вспомнил точные слова, написанные Ньютоном в письме.
Мэри же, видя, как проплывают мимо поля и дома, которые еще совсем недавно она проезжала, ничего вокруг себя не замечая от счастья, пыталась взять себя в руки и не дать многочисленным вопросам свести ее с ума. Будущее внезапно стало совершенно непроглядным, как и большинство темных холмов, между которыми, дребезжа и раскачиваясь, карета прокладывала путь.
