помыслов и злых деяний, от этой безнравственной жизни…» Эта мысленная молитва постепенно все больше захватывала внимание Хоупа, и когда Николсон наконец замолчал, то заметил, что слушатель, глубоко уйдя в собственные размышления, даже не заметил окончания рассказа.

И словно выстрел в мертвой тишине церкви, наступившей на короткое мгновенье, прозвучал вопрос Хоупа:

— Как вы сумели стать таким? Как вам это удалось?

Николсон улыбнулся, растерянно разведя ладони: жест полного бессилия. Однако решительный взгляд Хоупа говорил лишь о том, что полковник желает получить правдивый, быстрый и полезный ответ. И все же Николсон ответил, отводя взгляд:

— Это благодать Божия.

— И чем вы заслужили такое?

— Все в руках Господа.

— Но есть же такое, что вы можете сделать.

— Храни свою веру и веруй в Него.

— Вы можете безропотно верить и не получать взамен ничего, — ответил Хоуп. — Но если хочешь определенности, что же тогда делать?

— Нет ничего определенного в нашей жизни, кроме смерти, конечно.

— Все определено, — заметил Хоуп. — Все, что мы делаем, — определено. Он знает, какой вы есть человек. Почему Он позволяет нам совершать такое?

— Он послал к нам Сына своего единородного ради нашего спасения.

— И в чем же мы свободны? И как мы можем быть свободны, если только не сражаемся за свободу и не нарушаем одну или более из Его Заповедей?

— Неисповедимы пути Господни, — произнес Николсон, обескураженный страстным ответом.

— Почему? Почему Его деяния настолько таинственны? А как же те из нас, кто не обладает святостью и кто не целитель и не служит Господу или не такой, как вы, и не такие, как те, кому легко исполнять службу Господню… почему Он так таинственно ускользает от нас? Что мы сделали?

— Это первородный грех… — начал было Николсон.

— До моего рождения? В этом дело? Так если я не имел шанса еще до того, как родился, то какой же шанс представится мне в течение жизни? Нет. В Нем нет тайны. В Нем все ясно. Есть те, кто остаются с Ним, те, кто отвергает Его, и те, кто не идут ни по тому, ни по другому пути и которые вынуждены тратить жизнь в мучениях беспрерывных сомнений.

— А разве это не присуще всем нам?

— Нет. Большинство скептиков либо полагают, будто снискали благодать, или же не заботятся ни о чем, кроме как о дне сегодняшнем. И я это понимаю. Временами я тоже… — Хоуп усилием воли сдержал порыв отчаяния. — Временами мне тоже хотелось думать так же.

— Но вы преодолели это, — торжественно произнес Николсон. — Вы вновь обрели Его.

Хоупа трясло, он вдруг испугался, что наговорил лишнего. Ему было трудно дышать. Он словно со стороны увидел плотного, прилично одетого джентльмена, едва не задыхающегося от волнения, и бледного священнослужителя со светлыми глазами в этой древней церкви, сама атмосфера которой была проникнута святостью. Он увидел себя совершенно нагим, исхлестанным бичом, во власянице, смиренным перед лицом несправедливости, стойким перед наказанием, чистым, как освященная вода у алтаря.

— Я остановился в «Голове королевы», — только и сумел произнести он. — Пожалуйста, приходите ко мне позже, вечером, — тогда мы сможем поговорить побольше.

Он почти выбежал из церкви, разговор с Николсоном лишь вновь возродил муки совести, которые стали терзать его с новой силой. Священник же подумал про себя, что сейчас ему довелось поговорить с самым религиозным человеком, какого ему до сих пор случалось встречать.

Хоуп быстрым шагом направился к Кесвику, удаляясь от стоявшей особняком церкви. Этот маленький городишко теперь представлялся полковнику ловушкой, в которую заманили его — ничего не подозревающую жертву, оставив в душе ощущение, будто ему подрезали крылья…

Мисс д'Арси находилась с мистером Муром в гостиной, где еще совсем недавно Хоуп разговаривал с полковником. Теперь это казалось таким давним событием, — и еще более давним представлялось его собственное предложение руки и сердца, точно праздник, который стерся из памяти через пару дней, заполненных обыденными заботами. Джордж Вуд со всеми возможными почестями препроводил его в гостиную: еще бы, высшее сословие встречалось с великим богатством, дабы в переговорах породить союз этих двух незыблемых институтов, и это значимое событие происходило не где-нибудь, а в гостинице Джорджа Вуда.

Хмурое состояние духа Хоупа весьма благотворно подействовало на миссис Мур, которая очень скоро перестала корчить из себя классную даму. Ни ей, ни полковнику Муру еще ни разу не доводилось видеть этого любезного джентльмена в столь сильном унынии, и это состояние разительно отличалось от того, в каком они привыкли его видеть. Амариллис красовалась в платье, которое только сегодня в полдень прибыло из Лондона. Перешитое и подогнанное по фигуре, отутюженное, работу закончили к назначенному часу, и все дело удалось довести до конца только благодаря тираническим замашкам мисс д'Арси. После того как Хоуп все же сделал ей предложение, она ощутила легкую тень, нависшую над ней. Она даже собиралась сказать Августу, что он заставил ее немало ждать. В течение двух недель в Грасмире он постоянно следовал за ней — вежливый, но настойчивый. Она же кокетничала с ним. Хоупу даже пришлось отправиться обратно в Кесвик вместе с ней, хотя первоначально он ничего подобного делать не намеревался. Она отчаянно с ним заигрывала. Он взял ее с собой в поездку по самым красивым местам в этом краю; устроил для нее настоящий салют над гладью озера, чтобы послушать эхо, которое металось между холмами. Договорился, чтобы музей открыли специально ради их приезда. Она бездумно проводила время. Ей доставляло истинное удовольствие то показное внимание, которое прилюдно ей дарил такой важный воздыхатель. Правда, он слишком медлил с предложением руки и сердца, но все же оно прозвучало — и почти вовремя.

Ее новое платье было сшито по самой последней моде, чудовищно дорогое и изысканно украшенное перьями.

Платье это предназначалось для прогулок, к нему прилагалась соломенная шляпка, завязывавшаяся под подбородком кружевной косынкой. Муслиновая ткань была по плечам украшена ручной работы вышивкой. Такой же узор украшал и подол платья. Корсет, затягивавший достаточно крупную грудь, был обрамлен светло-желтым шелковым шарфом. Сиреневые перчатки, полусапожки из кожи козленка, — сидя на стуле в комнате сельской гостиницы, она выглядела так, словно позировала живописцу Гейнсборо.

И снова порыв неприязни захлестнул Хоупа. Он овладел его душой с не меньшей силой, чем прилив благочестия в церкви Святого Кентигерна.

— Не желаете ли чаю? — спросила она робко.

Он покачал головой. Даже ее застенчивость казалась ему притворной. Вот вам и товар: добро пожаловать на торги, аукцион начинается. Он не испытывал к ней ни малейшей симпатии.

Но он должен быть очень осторожен. Ему нужно, чтобы она продолжала играть в свою игру.

— Пожалуйста, — попросила она теперь уже с неподдельной тревогой, что доставило Хоупу удовольствие, — не присядете ли вы и не позволите ли мне с вами поговорить?

— Конечно. — Его ответ прозвучал беспечно.

И снова она почувствовала замешательство.

— Мой отец, — начала она и замолчала, и неприязнь Хоупа к ней обострилась: она использовала имя умершего человека, чтобы вызвать сочувствие к себе. Он кивнул и, собираясь сесть, опустил изувеченную руку ей на плечо. — Мой бедный отец был бы так горд мной сегодня. — Она искала его взгляд, пытаясь понять его настроение. Хоуп ответил ей вкрадчивой улыбкой. — Он бы восхищался вами… очень. Как и я. Он был бы так счастлив, что его дочь… его единственный ребенок… — Снова тщательно просчитанная пауза, которая заставила Хоупа сопротивляться ее чарам с удвоенной силой. — Приняла и была так горда принять предложение такого выдающегося человека, как вы, сэр. — Она сделала особое ударение на слове «принять». — И конечно же он должен был позаботиться о замечательной партии для меня. Я уверена, что… ваше имя… и все, что с вами связано… но в завещании сказано совершенно определенно, и полковник Мур… — послышались нотки негодования, — это человек, который обязательно доведет до конца дело с