двадцать пять секунд, во всяком случае у меня такое время бывало, тренер засекал, наилучшее время по всему округу. Но сейчас шины у меня были побольше, проволокой армированные и с камерой, и торопиться было некуда; Анка, хоть бы третье колесо надела, все равно меня не догонит. Я, не торопясь, делал свое дело — сменил камеру, поставил другую, проверил ее и уже собирался садиться, как из-за поворота вылетел грузовик «форд-канада», старый, как мир, с плоской мордой, даже удивительно, что такое еще ходит и так хорошо выглядит. Грузовик тоже засек меня, притормозил и медленно подкатил ко мне, остановившись у обочины.

Я отступил к самой канаве. «Может, контроль, — подумал я, — может, дорожный инспектор на грузовике рыскает для маскировки», но тут дверца открылась и из кабины выскочила Анка, а шофер смеялся и этаким восточным говором тянул:

— Значит, барышня догоняй, да? А кавалер, значит, от нее драпает, красиво, да?

Шофер грозил мне пальцем, толстым, лоснящимся от смазки, даже солнце блеснуло на нем. Из кузова каких-то два типа спустили Анкин велосипед, она подхватила его, и грузовик с ревом покатил дальше. Анка, смеясь, подходила ко мне, ведя свою «сказку» иначе, чем обычно, и тут я увидел, что передняя резина тоже пустая, а вместо обода — «восьмерка».

Я молча взял ее велосипед, положил в канаву, снял колесо, сорвал резину, отыскал у себя ключ для ниппеля и небольшой кусок мела, пустой обод посадил в вилку, дал оборот и пометил мелом места, где колесо давало перекос, и там ниппель с одной стороны надо было подтянуть, а с другой отпустить, хорошо еще, что спицы были целы и нарезку не сорвало. Анка сидела в канаве и курила, внимательно глядя на меня, будто каждое мое движение хотела запомнить до самой смерти, а у меня за этой работой вся злость на нее прошла, мне уже было как-то легко и весело, краем глаза я поглядывал на нее, но тут меня опять разозлило то, что камеру клеить надо: запасной у Анки, известное дело, не имелось, даже заплаток для заклейки не было; наконец, я все сделал, в рекордном темпе — не больше чем за полчаса, а она все это время просидела почти неподвижно, подтянув колени к подбородку, и выкурила три сигареты. А тут еще пришлось ниппельную резинку сменить — перегорела от быстрого накачивания. Это меня совсем допекло, я психанул:

— И зачем только ты ездишь на велосипеде?

Я хотел еще сказать, что она не имеет об этом никакого понятия, что ездит она как деревенская баба: какой ногой жмет на педаль, в ту сторону и вихляется — многое еще у меня на язык просилось, а она спокойно:

— Ноги.

— Что, ноги?

— С ногами плохо. Приходится ездить, чтобы ноги выправить.

— Как это, выправить?

— Так. Выровнять. Чтобы одинаковые были. Велосипед для этого лучше всего годится.

— Ты что… того?..

Тогда она вытянула свои красивые ноги и, показав на них пальцем, серьезно сказала:

— Одна тоньше другой. Сам видишь.

Я внимательно всмотрелся, она тоже смотрела, будто в первый раз видит свои ноги, но я ничего не мог увидеть, никакого изъяна, ноги у нее были на редкость красивые, это я уже тогда знал.

Я пожал плечами:

— Дура ты. Приснилось тебе.

— Да ты посмотри! — крикнула она чуть не со слезами. — Одна тоньше другой!

— Которая тоньше?

Она посмотрела опять.

— Левая. Погоди, нет… правая.

— Левая?! Правая?! Которая?!

— В зеркале это хорошо видно, — сказала она грустно. — Жалко, что зеркала нет.

Я велел ей встать и хорошенько разглядел ее, в двух шагах, вблизи — ноги были совершенно одинаковые.

— Возьми веревочку и смерь, — сказал я. — Щиколотку, икру и под коленом. И не городи ерунду.

Она поморщилась.

— Веревочка ничего не даст. На глаз видно. Веревка — фу! Все мне говорили. Знакомый врач посоветовал лето на велосипеде провести, это выровняет ноги. А может, уже выровняло… Хотя нет.