Аббатство привольно раскинулось на берегу реки.Купы зеленых деревьев. Белые мотылькипорхают у баптистерия над клумбой и т. д.Прохладный английский полдень. В Англии, как нигде,природа скорее успокаивает, чем увлекает глаз;и под стеной ротонды, как перед разнавсегда опустившимся занавесом в театре,аплодисменты боярышника ты не разделишь на три.VI. Йорк
W. H. A.
Бабочки северной Англии пляшут над лебедоюпод кирпичной стеною мертвой фабрики. За средоюнаступает четверг, и т. д. Небо пышет жаром,и поля выгорают. Города отдают лежалымполосатым сукном, георгины страдают жаждой.И твой голос — «Я знал трех великих поэтов. Каждыйбыл большой сукин сын» — раздается в моих ушахс неожиданной четкостью. Я замедляю шаги готов оглянуться. Скоро четыре года,как ты умер в австрийской гостинице. Под стрелкой переходани души: черепичные кровли, асфальт, известка,тополя. Честер тоже умер — тебе известноэто лучше, чем мне. Как костяшки на пыльных счетах,воробьи восседают на проводах. Ничто такне превращает знакомый подъезд в толчею колонн,как любовь к человеку; особенно, если онмертв. Отсутствие ветра заставляет тугие листьянапрягать свои мышцы и нехотя шевелиться.Танец белых капустниц похож на корабль в бурю.Человек приносит с собою тупик в любуюточку света; и согнутое коленоразмножает тупым углом перспективу плена,как журавлиный клин, когда он береткурс на юг. Как все движущееся вперед.Пустота, поглощая солнечный свет на общихоснованьях с боярышником, увеличивается наощупьв направленьи вытянутой руки, имир сливается в длинную улицу, на которой живут другие.В этом смысле он — Англия. Англия в этом смыследо сих пор Империя и в состояньи — есливерить музыке, булькающей водой, —править морями. Впрочем — любой средой.Я в последнее время немного сбиваюсь, скалюсьотраженью в стекле витрины; покамест палецнабирает свой номер, рука опускает трубку.Стоит закрыть глаза, как вижу пустую шлюпку,замерзшую на воде посредине бухты.Выходя наружу из телефонной будки,слышу голос скворца, в крике его — испуг.Но раньше, чем он взлетает, звукрастворяется в воздухе. Чьей беспредметной синии сродни эта жизнь, где вещи видней в пустыне,ибо в ней тебя нет. И вакуум постепеннозаполняет местный ландшафт. Как сухая пена,овцы покоятся на темнозеленых волнахйоркширского вереска. Кордебалет проворныхбабочек, повинуясь невидимому смычку,мельтешит над заросшей канавой, не давая зрачкуни на чем задержаться. И вертикальный стебельиван-чая длинней уходящей на севердревней Римской дороги, всеми забытой в Риме.Вычитая из меньшего большее, из человека — Время,получаешь в остатке слова, выделяющиеся на беломфоне отчетливей, чем удается теломэто сделать при жизни, даже сказав «лови!».Что источник любви превращает в объект любви.VII. «Английские каменные деревни…»Английские каменные деревни.Бутылка собора в окне харчевни.Коровы, разбредшиеся по полям.Памятники королям.Человек в костюме, побитом молью,
