на этой земле появились первые испанские поселенцы и миссионеры-иезуиты, музыка индейцев гуарани ничем особенным не выделялась. Она была простой и монотонной, медленной и минорной. Миссионеры не только обратили гуарани в новую веру, но и познакомили их с европейскими музыкальными инструментами. Индейцы быстро и охотно научились ими пользоваться. Музыкальные от природы, они вскоре целиком отдались своему новому увлечению. Музыка стала их страстью. Восприняв тот или иной европейский танец — польку, галоп или вальс,— они привносили в него своеобразный ритм и в то же время какую-то южную негу. Индейцы стали изготовлять музыкальные инструменты сами. Гитару они оставили в прежнем виде, а из арфы сделали фактически новый инструмент — маленький и легкий. В отличие от европейской концертной арфы индейская модель не имеет педалей, поэтому на ней нельзя брать полутонов. Тем не менее этот инструмент обладает богатыми возможностями, и парагвайский арфист использует их с необыкновенным талантом. Он не только виртуозный исполнитель, но и неистощимый импровизатор. Его пальцы скользят по струнам, рождая захватывающее глиссандо и сохраняя при этом опьяняющий ритм. Я в свое время слышал некоторые записи парагвайских групп, приезжавших в Европу, и теперь мне хотелось непосредственно познакомиться с этой удивительной музыкой.
Один из самых известных в Парагвае мастеров музыкальных инструментов жил в нескольких милях от Асунсьона, в маленькой деревушке Лике. Мы отправились к нему. Его небольшой дом был окружен благоухающей апельсиновой рощей — типичная картина для этой плодородной и живописной части страны. Сам хозяин сидел на своей рабочей скамье и неторопливыми мягкими движениями, выдававшими искусного мастера, полировал какую-то деталь арфы. Позади него под крышей сарая расхаживали два ручных попугая, а в саду, на деревянной перекладине, сидел прирученный ястреб. Мы расположились под апельсиновыми деревьями, а жена мастера вынесла нам холодный мате. Пока напиток ходил по кругу, хозяин играл нам на гитаре, законченной им совсем недавно. С соседней фермы подошли два подростка и тоже взяли гитары. Целый час они играли и пели. Их неподражаемые голоса звучали сладостно и вместе с тем мужественно. В них безошибочно можно было узнать голоса истинных парагвайцев. Одна мелодия сменяла другую, полную чарующих ритмов и синкопов. Парагвайские мелодии нежны, в них нет характерной для музыки соседней Бразилии порывистости, почти грубой дикости, привнесенной негритянской частью населения: в Парагвае во все времена негров было очень мало. Потом гитару передали мне, и старик попросил исполнить «уна кансьон инглези». И я исполнил, показал все, на что был способен.
Гитара, оказавшаяся у меня в руках, была великолепно сработана и обладала богатой и сочной тональностью. Не в силах сдержать свое восхищение, я спросил в максимально тактичной форме, нельзя ли купить эту гитару.
— Нет-нет,— ответил старик с такой горячностью, что на мгновение я испугался, что оскорбил его.— Я не могу позволить вам взять эту гитару, она не очень хорошая. Я сделаю вам другую, особую, и вы будете петь, как птица.
Когда через месяц мы вернулись в Асунсьон, гитара ожидала меня. Она была изготовлена из какого- то красивого парагвайского дерева, а на конце грифа старый мастер сделал инкрустацию из кости в виде моих инициалов.
За два дня до отъезда в Чако мы встретили Сэнди в центре города, в баре, где он откровенно готовился к предстоящему испытанию засухой. Он угостил нас пивом.
— Кстати,— сказал Сэнди,— вчера в наше агентство зашел один малый и спросил, правда ли, что какие-то два парня в городе интересуются броненосцами. Он сказал, что у него есть тату каррета.
Я чуть не поперхнулся. Тату каррета, то есть «тату-телега»,— так называют тут гигантского броненосца. Это великолепное существо длиной почти полтора метра встречается чрезвычайно редко, и еще никому не удавалось привезти его в Англию живым. Даже увидеть его доводилось очень немногим, и я только в самых дерзких грезах мнил себя обладателем этого сокровища.
— Где этот человек? Чем он его кормит? Здоров ли тату? Что он за него хочет? — в чрезвычайном волнении накинулись мы на Сэнди, который с обычным своим задумчивым видом потягивал пиво.
— Видите ли, я точно не знаю, где он сейчас. Если вас это очень интересует, давайте пойдем и узнаем. Сам я его не видел.
Мы бросились в агентство и разыскали клерка, который разговаривал с обладателем тату каррета.
— Да он просто забрел сюда,— ответил клерк, не понимая причин нашего волнения,— и спросил, сколько эти инглези дали бы за тату каррета. У него есть один на продажу. А я не знал, интересует вас это или нет, и он сказал, что зайдет как-нибудь в другой раз. Кажется, его зовут Аквиньо.
Какой-то бездельник, из тех, что обычно целыми днями торчат на ступеньках агентства, дал дополнительную информацию:
— Вроде он иногда бывает в конторе лесопромышленной фирмы, что у порта.
С лихорадочной поспешностью мы покинули агентство, окликнули такси и устремились по следу. В конторе нам сообщили, что Аквиньо три дня назад приплыл в столицу с грузом леса из Консепсьона, расположенного в ста милях к северу от столицы, но броненосца у него не было — должно быть, тот остался в Консепсьоне. Несколько часов назад Аквиньо, говорят, уплыл обратно.
Найти этого Аквиньо было совершенно необходимо, и как можно скорее. Я слишком хорошо знал, как обычно обращаются с пойманными животными — просто ставят в клетку миску с рисом и маниоком, а если зверь не ест, считают, что он болен, и больше не обращают на него внимания. Может быть, редчайший зверь в этот самый момент умирает с голоду где-то в Консепсьоне. Мы обязаны его разыскать, для того чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Но до отлета в Чако, который нельзя было отложить, оставалось только два дня.
Мы ринулись в авиационную контору. Как раз на следующий день в Консепсьон шел самолет, и, на наше счастье, еще оставались два места. Мы решили, что полечу я и Сэнди, а Чарльз завершит приготовления к путешествию в Чако.
В семь часов утра самолет вылетел из Асунсьона и спустя час с небольшим приземлился в Консепсьоне, маленьком тихом городке с пыльными улочками и простыми белыми домами из сырцового кирпича. Мы сразу же направились к единственному здесь отелю. Сэнди уверял, что именно с этого места мы должны начать розыск. Патио был переполнен любителями утреннего кофе. Я хотел немедленно пуститься от столика к столику, спрашивая, не знает ли кто человека по имени Аквиньо, но Сэнди и слышать не желал о подобной невежливости. Многие из сидящих здесь были его старыми приятелями, и они, конечно, будут страшно оскорблены, если он не поприветствует их спокойно и неторопливо, как и подобает цивилизованному человеку. Сэнди стал представлять меня своим друзьям, и мы с каждым из них обменивались вежливыми приветствиями. На протяжении всей этой церемонии я едва сдерживал нетерпение.
Сэнди объяснил всему обществу, что я интересуюсь гигантскими броненосцами. Все присутствующие нашли мое пристрастие в высшей степени необыкновенным и пространно высказались по этому поводу. Изумление завсегдатаев кафе возросло, когда Сэнди объявил, что я не только интересуюсь тату каррета, но и без всяких шуток хочу приобрести живой экземпляр. Последовал продолжительный обмен мнениями о различных методах отлова гигантского броненосца. Правда, дискуссия оказалась не слишком плодотворной, так как вскоре выяснилось, что ни один из ее участников не только никогда не видел самого животного, но и не испытывал ни малейшего желания с ним познакомиться. Затем мы перешли к проблеме содержания броненосца в неволе, если его вдруг удастся поймать. Участники дебатов пришли к единодушному мнению, что такой проблемы не существует, так как зверь сумеет уйти из любого помещения, кроме разве что стальной цистерны. Подсевший официант позволил себе легкую юмористическую реплику на тему — что можно было бы предложить тату каррета в качестве выпивки и закуски. Когда Сэнди наконец поднял вопрос о личности Аквиньо, мое отчаяние уже достигло предела — ведь на розыски броненосца у нас оставалось всего-навсего двадцать четыре часа. Оказалось, что Аквиньо знал каждый. Нам сообщили, что он еще не вернулся из Асунсьона, а вообще-то он работает на грузовике. Недавно он привез лес из лагеря лесорубов, которыми руководил один немец. Лагерь находился в девяноста милях к востоку от Консепсьона, недалеко от бразильской границы. Если Аквиньо действительно поймал тату каррета, то скорее всего оставил его там.
— А нельзя ли нанять грузовик, чтобы добраться до этого лагеря? — спросил я, сознавая, что, по
