свое мнение, Эмери же, напротив,– сущее море спокойствия и неопределенности.
Однако нельзя сказать, что в ней совершенно нет коварства Ромни-Джоунсов. Умиротворенная и будто не от мира сего, Эмери тем не менее ухитрилась прибрать к рукам преуспевающего, помешанного на спорте американца-юриста, заполучить дом в Чикаго, временную квартиру в Нью-Йорке, а вместе с ними и пасынка по имени Валентино. И с годами устроиться так, что теперь ей не приходилось отягощать себя никакими заботами. Аллегра же на любую просьбу отвечала отказом. В итоге дочерние обязанности, которые предназначались нам троим, ложились лишь на мои плечи.
Сегодня на Эмери была длинная рубашка павлиньей расцветки, в восточном стиле, и узкие джинсы. Она сидела с выражением рассеянного недоумения на невозмутимом лице и выглядела прекрасно. Эмери повезло: у нее такая же, как у мамы, стройная фигура, поэтому ей очень идут свободные одежды. Мне же приходится истязать себя утягивающими лифчиками и корсетами. Как-то я поддалась на уговоры Эмери и надела блузку с рюшами. В автобусе целых четыре человека одновременно вскочили, спеша уступить мне место.
– Привет, Эмери,– сказала я, целуя сестру.
Вообще-то сегодня она выглядела не столь прозрачной, как прежде. У нее немного округлились щеки. И замечательно, подумала я с каплей злорадства. Если так пойдет и дальше, она в один прекрасный день догонит меня.
– Привет, Мел,– пробормотала Эмери. – Хорошая стрижка. Выглядишь на несколько лет моложе.
Честное слово, я не специально! Когда Эмери подставила щеку для поцелуя, мой взгляд упал ей на шею и плечи. Они тоже казались полнее, чем прежде.
– Ничего, если я не буду вставать? – спросила она, когда я изумленно прикусила губу. – Что– то мне сегодня нехорошо.
– Конечно, конечно. Серьезно? – Я села рядом с ней в огромное кресло. – В каком смысле «нехорошо»?
– Не знаю. Такое чувство, что последнее время я – не я. – Эмери заправила волосы за ухо и вздохнула. Ее платье приподнялось и опустилось, и стало заметно, что моя сестрица раздалась и в талии. – Я как будто… объелась за рождественским столом. И никогда не отделаюсь от этой тяжести.
Я снова взглянула на ее румяные щеки, потом на увеличившуюся грудь, и тут до меня дошло.
– Поздравляю! – прошептала я, радостно пихая ее локтем.
Эмери прищурилась.
– Тсс! То есть… я не понимаю, о чем ты.
Я закатила глаза.
– Послушай, я никому ничего не выболтаю. Поздравляю! Собираешься открыть свой секрет за ужином? Боже! Как же здорово!
Эмери бросила на меня взволнованный взгляд и беспокойно осмотрелась по сторонам.
– Тише ты! Ничего я не собираюсь говорить. Папа не должен ни о чем знать. Только представь, что будет! Едва он услышит, что у нас появится наследник, засадит меня под домашний арест. А я не желаю тут торчать, смотреть, как он без конца дает интервью.
– Молчу,– пообещала я, светясь от счастья. – Когда ждете?
Тонкая бровь Эмери изогнулась.
– Точно не знаю.
– Что?
– Что-что! – Эмери подняла глаза к потолку, будто я задала самый неуместный вопрос. – Не знаю. Через четыре месяца. Или три. В общем, наверное, летом.
– Но, Эмери… – начала я.
– Дорогие мои, надо было предупредить меня, что напитки уже подали! – произнес знакомыйголос.
– Ей-богу, эта женщина за полмили услышит, что откупоривают бутылку,– пробормотала Эмери, а я вскочила с кресла, чтобы поздороваться с бабушкой.
Бабушка, единственная в клане Ромни-Джо– унсов, радовалась встречам со мной. Терпеть мою семью можно было лишь в те вечера, когда компанию украшала бабушка. Нельзя не признать, что и она страдает легкой склонностью к скандалам, однако это отнюдь не характерные для отца разбирательства из-за уклонения от налогов, а клубные и изысканные приключения в гламурном духе пятидесятых.
– Выглядишь превосходно! – воскликнула она, заключая меня в облако из шифона и аромата «Шалимар». – А куда подевался твой очаровательный друг-американец?
– Пошел смотреть меч,– ответила я, позволяя бабушке поправить мою черную блузку и тайком поглядывая на свое отражение в пыльном зеркале над камином.
Благодаря небольшому бабушкиному коррективу мой стиль из «полуслоунского» [1] превратился в «Дольче вита». У бабушки определенно легкая рука.
– Я специально не спускалась, пока не приедешь ты,– шепнула бабуля. – Не выношу их всех. Уильям набивает желудок с той минуты, как они приехали, будто участвует в конкурсе «Кто больше съест». А Ларс с Аллегрой уже расколошматили дверь.
Не успела я спросить о причине очередной ссоры, как раздался жуткий грохот, и все в гостиной подскочили с мест дюйма на три.
– Ужин подан!
Отец усмехнулся, размахивая колотушкой для гонга. Он обожал созывать всех к столу с помощью кошмарного гонга. Говорил, это семейная реликвия, но бабушка как-то поведала мне, что отец забрал гонг из кинотеатра в Чиппенхеме, в семидесятые, когда его закрыли.
– Он определенно перегнул палку с загаром,– негромко заметила бабушка. – Того и гляди пойдут разговоры о каникулах и средствах на организацию местных праздников.
Джонатан стоял на пороге рядом с папой. Казалось, поход к оружию выбил его из колеи лишь самую малость. Он протянул мне руку и ни словом не обмолвился о том, что в доме, за исключением пятачка перед камином, ужасно холодно. Я это оценила.
– Как пообщались? – шепотом полюбопытствовала я, когда мы шли по стылому коридору в столовую.
– Я сказал твоему отцу, что у меня есть охотничье ружье,– прошептал в ответ Джонатан. – И что у нас в школе была пушка, из которой мы стреляли на Четвертое июля. По-твоему, этого достаточно?
– Вполне.
Я вздохнула с облегчением.
– Про «узи» упомяну в следующий раз,– задумчиво добавил Джонатан. – Решил приберечь разговор на крайний случай.
Я удивленно взглянула на него. По-моему, это была шутка. Порой невозможно понять, всерьез Джонатан говорит или дурачится.
Мы вошли в столовую. Сегодня она выглядела мрачнее обычного, потому что мама где-то откопала серебряные канделябры и решила ради столь торжественного случая не включать электрический свет. Бедняга миссис Ллойд, домработница! Должно быть, чистя серебро, натерла себе мозоли.
Впрочем, с таким освещением были не видны слои пыли и паутины, глаза развешанных тут и там оленьих голов поблескивали, а обшитые дубом стены выглядели как никогда торжественно.
– Какая красота! – воскликнула Аллегра. Мрак был ей очень к лицу.
– Я не увижу еду в тарелке,– заныл Ларс, садясь напротив меня.
– По-моему, британские блюда лучше не рассматривать,– весело заметил Уильям.
– Уильям,– машинально произнесла Эмери.
Она выглядит уставшей, с тревогой подумала я. Может, стоит намекнуть о ее положении маме? Эмери почувствовала на себе мой взгляд и нахмурилась.
Пока отец откупоривал бутылки с вином, бабушка заняла самое удобное место, где он ее не мог видеть. К тому же она оказалась со всех сторон окружена мужчинами: по обе стороны от нее сидели Джонатан и Ларс, а напротив – Уильям.
Стол был длинный, поэтому казалось, что старая серебряная корзина с булочками стоит дальше, чем
