И, наверное, нас разлученней
В этом мире никто не бывал.
И трудно не вспомнить при этом ее молодые стихи:
На груди моей дрожат
Цветы
Множество ее стихотворений написаны под знаком не и без: «нецелованные губы», «бесславная слава».
И в ее поэме «Девятьсот тринадцатый год» — тот же пафос невоплощения, необладания, отсутствия:
И с тобой, ко мне непришедшим,
Сорок первый встречаю год.
Звук шагов, тех, которых нету,
По сияющему паркету...
………………………………
И во всех зеркалах отразился
Человек, что не появился
И проникнуть в тот зал не мог.
Поэтому особенно заметны на ее страницах среди множества «нет» редкие стихи, воплощающие радостное «да». И как умела она в те давние годы заражать и нас своею юною радостью:
Просыпаться на рассвете
Оттого, что радость душит,
И глядеть в окно каюты
На зеленую волну
Иль на палубе в ненастье,
В мех закутавшись пушистый,
Слушать, как стучит машина,
И не думать ни о чем,
Но, предчувствуя свиданье
С тем, кто стал моей звездою,
От соленых брызг и ветра
С каждым часом молодеть.
Когда перелистываешь книгу Ахматовой — вдруг среди скорбных страниц о разлуке, о сиротстве, о бездомности набредешь на такие стихи, которые убеждают нас, что в жизни и в поэзии этой бездомной странницы был Дом, который служил ей во все времена верным и спасительным прибежищем.
Этот Дом — родина, родная земля. Этому Дому она с юных
298
лет отдавала все свои самые светлые чувства, которые раскрылись вполне, когда он подвергся бесчеловечному нападению фашистов. В печати стали появляться ее грозные строки, вполне созвучные народному мужеству и народному гневу. Голос ее из интимного, порою еле слышного шепота стал громким, витийственным, металлическим, грозным голосом истекающего кровью, но непобедимого народа:
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто но заставит...
_________
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет...
_________
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами,
Живые с мертвыми; для славы мертвых нет!..
_________
Пусть женщины выше поднимут детей,
Спасенных от тысячи тысяч смертей...
В статьях об Ахматовой мне случалось читать, будто эта боль и радость о русской земле появилась в ее поэзии нежданно-негаданно, лишь во время последней войны. Это, конечно, неверно. В книге «Белая стая», созданной в годы империалистической бойни (1914—1917), она высказывала такие же чувства. В самом начале войны она сочувственно записала слова, услышанные ею в народе:
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелит
Над скорбями великими плат.
В одном из самых страстных своих стихотворений, тоже из раннего цикла, она говорит, что готова отдать все, что есть у нее дорогого, и вытерпеть любые удары судьбы,—
Чтобы туча над скорбной Россией
Стала облаком в славе лучей.
Лирика Ахматовой почти всегда сюжетна. В ней очень мало отвлеченных слов. Кроме дара музыкально-лирического, у нее редкостный дар повествователя, дар беллетриста. Ее стихи не только песни, но зачастую — новеллы, со сложным и емким сюжетом, который приоткрывается для нас на минуту одним каким-нибудь незабываемым штрихом. Новеллы о канатной плясунье, которую покинул любовник, о женщине, бросившейся в замерзающий пруд, о студенте, лишившем себя
299
жизни от безнадежной любви, о рыбаке, в которого влюблена продавщица камсы,— новеллы, каким- то чудом преображенные в песню.
Ее творчество вещное — доверху наполненное вещами. Вещи самые простые — не аллегории, не символы: юбка, муфта, перо на шляпе, зонтик, колодец, мельница. Но эти простые, обыкновенные вещи становятся у нее незабвенными, потому что она подчиняет их лирике. Вся Россия запомнила ту перчатку, о которой говорит у Ахматовой отвергнутая женщина, уходя от того, кто оттолкнул ее:
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
