огорчен, что не признал ее вовремя, чтобы сразу воздать ей хвалу или освободить ее от караула либо же развлечься созерцанием ее красоты и воинственной стати, поскольку не сомневаюсь, что она очень старалась подражать настоящим бойцам.
Конечно, нельзя не оценить это деяние по достоинству, и прежде всего потому, что оно оправдано столь естественным сестринским чувством. Иное дело, что можно поступить так же, но радея совсем о другом, — подобно миловидному Рикардету, который однажды, услышав слова своей сестры Брадаманты о красоте прекрасной испанской принцессы, о ее безнадежной любви, дождался, чтобы воинственная дева, его сестра, заснула, взял ее доспех и оружие и в таком обличье (а ликом и изящными манерами он походил на нее) вынудил бедную принцессу к признанию, предназначенному лишь для ушей подруги; а потом едва не погиб, если бы не милосердие Руджеро, сохранившего ему жизнь, приняв его за возлюбленную свою Брадаманту.
А еще о дамах Сиены рассказывал господин Дезюрсен, сеньор де Лашапель, бывший тогда в Италии и потом поведавший об их самоотвержении покойному королю Генриху; последний так восхитился, что слезы заблистали у него на глазах, и поклялся, что, приведись ему однажды заключить мир либо перемирие с императором, он тотчас снарядит галеры в Тосканское море, а оттуда в Сиену, чтобы, в уплату за добрую волю, посетить этот город, столь преданный ему; но прежде прочего — дабы повидать чудесных этих дам и особо отблагодарить их.
И думаю, не преминул бы совершить подобное, поскольку весьма ценил женское благородство и совершенство; он писал им — особенно трем самым знаменитым — весьма достойные послания, заверяя их в своей благодарности, и посылал дары, принимаемые с удовольствием и душевным волнением.
Увы! Перемирия спустя некоторое время он добился, но, пока этого дожидались, город был взят (как я в ином месте уже говорил); то была неоценимая потеря для Франции — утрата такого великодушного и драгоценного ей союзника, тем более что обитатели Сиены еще помнили о своих истоках и желали снова оказаться среди нас. Ведь поговаривают, что храбрый этот народ происходит от французских племен, каковые в Галлии именовались сенонами, а теперь зовутся у нас сенами; и по складу души они к нам близки — ибо кровь у них легко воспламеняется, они порывисты и быстры на любое дело, как и мы. А женщины у них милы, непосредственны и грациозны, словно француженки.
Прочитал я в старинной хронике (о которой уже в ином месте говорил), что король Карл VIII во время своего путешествия в Неаполь, проезжая через Сиену, был там встречен с таким триумфом и роскошью, что воспоминание об этом затмило все прочие итальянские впечатления. Там дело дошло до того, что в знак наибольшего расположения и своей покорности все ворота города сняли с петель и уложили на землю; и, пока король там был, они оставались на земле: всякому было вольно входить и выходить; а на место их поставили лишь после его отъезда.
Судите же сами, насколько Карл VIII и вся его свита полюбили этот город и стали его почитать — впрочем, как то было и ранее — и сколько доброго они сказали о нем. Ведь пребывание в Сиене показалось им очень приятным; и под угрозой смерти король запретил самомалейшую дерзость в обращении с местными жителями, а потому ничего худого не случилось. Ах, храбрые сиенцы, живите вечно! Да будет угодно Господу, чтобы вы снова стали нашими во всем (как, возможно, вы и были некогда): и душой и телом! Ведь власть французского короля гораздо мягче, нежели самоуправства флорентийского герцога, да и кровь не лжет. Если бы мы были такими же хорошими соседями, как до нашего отступления, мы могли бы настоять на этом.
Знатнейшие дамы Павии во время, когда их город осадило войско короля Франциска, по примеру и под водительством графини Ипполиты де Малеспины тоже носили корзины с землей, копали рвы и заделывали бреши, помогая солдатам.
Подобно дамам из Сиены поступили и некоторые ларошельские матроны в дни осады их города; помнится, в первое воскресенье Великого поста, когда уже шла осада, господин наш генерал обратился к господину де Лану и под честное слово отправился с ним на переговоры, во время коих передал условия, на которые соглашался город; речи их были довольно странны и продолжительны, о чем я надеюсь поведать в ином месте. Господин де Лану не уступил, город оставил заложником господина Строцци, а войскам дали передышку на этот день и на следующий.
Едва лишь договорились о передышке — тотчас мы вылезли из рвов, и к нам на стены и укрепления пришло множество горожан; а меж них — сотня дворянок и буржуазок из самых родовитых, зажиточных и прекрасных собой, с ног до головы одетых в белое голландское полотно, весьма приятное глазу. Так они оделись, чтобы помогать нам на укреплениях: носить корзины с землей или копать; другой наряд быстро бы сделался грязным, а этот после стирки выглядел как новый; к тому же его цвет позволял лучше примечать дам среди толпы. Мы все были весьма счастливы лицезреть столь обольстительных красавиц, и, уверяю вас, многим понравилось более всего прочего именно то, что они показались среди нас и не слишком чванились перед нами, а так легко и грациозно вышагивали по самым опасным местам, что на них стоило посмотреть и возжелать их.
Нам стало интересно, что это за привлекательные особы. На наши расспросы они отвечали, что составился отряд из решивших помочь нам. Они сговорились так одеться для работ на укреплениях и для подобных же занятий в самом городе. Многие оказались весьма полезны, а самые мужественные и сильные к тому же вооружились; об одной из них я слышал, что она так часто отражала наступление врагов своей пикой, что и ныне хранит ее, словно святую реликвию, и никому не дает и не желает продать ни за какие деньги: так она ей дорога.
Слыхал я, как некий бывший воинский начальник с Родоса рассказывал (и даже я читал об этом в старинной книге), что, когда сей остров был обложен султаном Сулейманом, прекрасные дамы и девицы не пожалели нежных своих личиков и хрупких талий и разделили добрую часть трудов и тягот осады; они не уходили даже во время самых жарких приступов и храбро помогали рыцарям и солдатам их отражать. Ах! Дивные создания, имена ваши и повесть о вашем геройстве пребудут в веках; и не подобает вам оставаться под властью варваров!
А в царствование короля Франциска I к городу Сен-Рикье, что в Пикардии, подступил фламандский военачальник по имени Домрен, сражавшийся под знаменами господина Дюрю; у него под рукой было сто вооруженных всадников, две тысячи пеших и немного артиллерии. Меж тем в городе оказалась только сотня пехотинцев — что очень мало, — и они бы не выдержали, не приди им на подмогу прекрасный пол. Женщины явились с оружием, стали бросать со стен камни, лить кипящую воду и масло и бесстрашно отразили врага, хотя тот делал все возможное, чтобы проникнуть в город. А две из этих дам отбили знамена у вражеских воинов и возвратились с ними к горожанам; нападавшие же были вынуждены покинуть проделанные бреши в укреплениях, отступить и уйти; молва разнесла хвалу о подвиге красавиц по всей Франции, Фландрии и Бургундии. Через некоторое время французский монарх пожелал посетить этот город, видел сих отважных особ, весьма хвалил их и благодарил.
В Пероне, осажденной графом Нассауским, тамошние дамы повели себя на редкость самоотверженно, помогая доблестным защитникам города, за что и удостоились изъявлений уважения, благодарности и многих похвал от их государя.
Столь же неоценимые услуги оказывали защитникам Сансера его жительницы, когда во время гражданской войны их город подвергся осаде, — за что по праву собрали богатую жатву похвал и восхищения.
А миловидные обитательницы Витре, в пору войн Лиги, осажденного господином де Меркёром, не щадя себя, проводили на стенах все время, притом сохраняя достойный облик и не жалея прекрасных одеяний, чтобы таковое зрелище подбодрило остальных; они выказали немалое мужество и стойкость; впрочем, доблестные деяния в минуты бедствия равно почитаемы и у неустрашимых мужей, и у столь же отважных дам.
Самоотверженно поступили и благородные жены карфагенские, когда увидели, что их отцы, мужья и братья, родственники и прочие воины перестали стрелять во врага, поскольку тетивы их луков истрепались и порвались, ибо сражение было долгим, а лен, пенька, шелк и все прочее пришло к концу; тогда они отрезали свои дивные белокурые волосы, не пожалев столь необходимого украшения; потом собственными белыми нежными ручками ссучили тетиву и принесли в дар воинам. Позволяю вам самим представить, с каким волнением и вновь пробудившейся отвагой те натянули тетиву на свои луки и продолжили сражение в честь прелестниц, что решились на такую жертву.
