встроить себя, словно лишний паззл, в головоломку смертей членов своей семьи, улететь с Захом прочь, начать собственную жизнь?
Этого он не знал. Казалось, между ним и всем, что он видел, стоял невидимый барьер, как будто дом позволял ему смотреть, но не касаться, говоря ему: Тебе никогда здесь не было места. Как будто ему нужно слышать это снова! Мертвые связаны меж собой в ужасающей интимной близости, а Тревор — живой, он здесь чужак. Тебе здесь не было места тогда. Тебе здесь нет места сейчас. Бобби целиком и полностью исключил тебя. Они все тебя бросили. Возвращайся к единственному человеку, который достаточно тебя любит, чтобы остаться.
Тревор обнаружил, что стоит перед закрытой дверью собственной комнаты. Он будто шел по тоненькой линии между прошлым и будущим. Если он упадет, у него не будет ни того, ни другого. Равновесие значит все.
Словно во сне Тревор увидел, как его рука поднимается, как пальцы смыкаются на ручке двери. Медленно, очень медленно он открыл дверь.
Человек, сидевший на краю кровати, поднял глаза. Его взгляд встретился со взглядом Тревора — льдисто-голубые ирисы, обведенные черным. Зрачки невероятно расширены. Худощавое лицо и голая грудь измазаны кровью. Рыжеватые волосы свалялись от крови. В правой руке — ржавый молоток, головка молотка блестит жирным, липким красным, гвоздодер — кошмар спутанных светлых волос, обрывков кожи, обращенных в пыль мозга и костей. Медленные струйки крови сбегают по рукояти, прокладывают темные, похожие на вены дорожки по руке до самого локтя.
Тревор смутно сознавал, что в комнате есть кто-то еще, небольшое неподвижное тело на матрасе. Некто дышит глубоко, закутан в одеяло, как в саван. Но он никак не мог сфокусировать взгляд на этом маленьком теле; мембрана в этом месте будто мерцала, становилась непроницаемой — морщинка в ткани этого мира.
Долгое-долгое мгновение они с Бобби просто смотрели друг на друга. Лица их больше походили друг на друга, чем помнил Тревор. Потом Бобби словно очнулся, его губы шевельнулись, но вышел только надломленный шепот, хриплый от виски и горя:
— Кто ты?
— Твой сын.
— Диди и Розена…
— Ты убил их. Ты меня знаешь, Бобби. — Тревор сделал несколько шагов в глубь комнаты. — Лучше бы тебе меня узнать. Я двадцать лет не переставал думать о тебе.
— О, Трев… — Молоток выпал из руки Бобби, глухим ударом приземлился в каком-то дюйме от его босых пальцев, но Бобби даже глазом не моргнул. Тревор увидел, как по его лицу, отчасти смывая кровь, катятся слезы. — Это правда ты?
— Пойди взгляни в зеркало, если не веришь.
— Нет… нет… Я знаю, кто ты. — Плечи Бобби обмякли. Он казался древним стариком, к тому же безутешным. — Сколько тебе сейчас? Девятнадцать? Двадцать?
— Двадцать пять.
— Ты еще рисуешь?
— Черт побери!!! — Тревор. вспомнил наносы бумажных клочков на матрасе, на подушке, на их с Захом телах, — Кому как не тебе это знать!
Очень медленно Бобби покачал головой:
— Нет, Трев. Я больше ничего не знаю.
Он снова поднял глаза, и по обнаженной боли на лице Бобби Тревор понял, что это правда. Ужасное подозрение холодным туманом заползло в его мысли.
— Почему ты меня не убил? — спросил он.
Он так долго ждал минуты, когда произнесет эти слова. Теперь они словно выдохлись, звучали безжизненно.
Бобби беспомощно пожал плечами. Тревор узнал этот жест — один из его собственных.
— Я просто вот так все сижу и сижу здесь, — продолжал Бобби, — смотрю на твои рисунки на стене, спрашиваю себя, как, черт побери, я мог ударить тебя этой штукой, спрашиваю себя, как я мог погрузить этот кусок металла в твой нежный умный мозг, думаю о том, как просто это было с ними по сравнению с тобой. Они был все равно что уроки анатомии. Тело — головоломка мяса, крови и костей… Понимаешь?
Тревор кивнул. Он подумал о том, когда ему самому хотелось, не переставая, кусать Заха, тянуть и рвать его плоть, чтобы посмотреть, что там под ней. Потом он подумал о драке в интернате для мальчиков, о том, как ударил старшего парнишку головой о кафель в душевой кабинке, о кровавых разводах, кружащих в теплой воде.
— А когда убиваешь тех, кого любишь, когда смотришь на то, что делают твои руки, ты чувствуешь, как капли крови падают тебе на лицо, все это время ты думаешь: Зачем я это делаю? А потом понимаешь. Это потому, что ты их любишь. Потому что хочешь знать все их секреты и тайны, а не только те, что они решили тебе показать. И после того, как ты разобрал их на части, ты знаешь все.
— Тогда почему…
Тревор едва мог говорить. Так, значит, то, что он с самого начала подозревал, правда: Бобби не любил его настолько, чтобы убить.
— Почему я тебя оставил? Потому что мне пришлось. Потому что я сидел и смотрел, как ты спишь, и думал все это. А потом ты вошел, вот только что. Я не могу этого сделать, Трев. Если у меня осталось хоть на грош какого-то таланта, какого-то дара, теперь они — твои. Я могу убить их, я могу убить себя, но тебя я убить не могу.
Снова подобрав молоток, он встал и пошел к Тревору.
