знакомая так однажды и сделала. Или так, или платят врачу с именем, по-настоящему дорогому врачу, за заключение, что нуждаются в прерывании беременности по состоянию здоровья. Можно представить, что за врач делает аборты за семьдесят долларов. И как они вообще делаются? «Не знаю, – сказала тогда Сьюзен Маршалл. – Вроде как выскребают. Это еще не настоящий младенчик, верно? Просто что-то вроде студня. По-моему…»

Элен передернулась, ей стало нехорошо. В горле у нее так пересохло, что она не могла сглотнуть. Ей отчаянно хотелось пить; она подумала, не рискнуть ли зайти в заведение Мерва Питерса выпить стакан содовой. Самого его не было на месте, она это знала… Она прошлась мимо и бросила взгляд в помещение. Присциллы-Энн тоже не было. Значит, можно попробовать. За стойкой дежурила незнакомая девушка.

Элен толкнула дверь и вошла. Ее окатила волна прохлады. Год назад Мерв Питерс установил кондиционеры и музыкальный автомат. В автомате крутилась пластинка.

Она уселась на высокий табурет у окна, откуда было видно Главную улицу и автобусную остановку. В углу у автомата сидели девчонки из Селмской средней, хихикали и болтали вполголоса. Если они и заметили Элен, то вида не подали.

– Пожалуйста, стакан содовой. – Она отсчитала пятицентовые монетки, сложив их столбиком.

Девушка пододвинула запотевший стакан.

– Спасибо.

– На здоровье.

Элвис Пресли допел. Одна из школьниц опустила в прорезь автомата четвертак и нажала на кнопки. Звучный голос негритянской певицы заполнил маленький зал – голос низкий, глубокий, медлительный, печальный. Белые девушки притихли и с мечтательным выражением в глазах откинулись на спинки стульев. Певица исполняла «Голубую луну». Пластинку проиграли три раза подряд; Элен растянула содовую, чтобы прослушать ее до конца. Потом соскользнула с табурета и вышла. Ей нравилась эта пластинка, но она понимала – больше ей никогда не захочется ее слушать. До самой смерти. Никогда…

– Билли Тэннер…

Это сказала одна из школьниц, когда Элен закрывала за собой дверь. Она окинула улицу взглядом и увидела тоже, что и они.

По Главной улице шел Билли Тэннер, шел медленно, совсем один. И все на него глазели. Касси Уайет появилась в дверях своего салона, а ее помощница вытянула шею, чтобы увидеть его в окно. Перед скобяной лавкой мужчина подметал тротуар; он прекратил мести и стал, опершись на метлу, загородив Билли проход, однако и не подумал отойти в сторону. Билли пришлось ступить на проезжую часть.

Он прошел мимо патрульной машины, на которой все еще крутилась синяя мигалка. Из машины вылез полицейский и молча прислонился спиной к дверце, опустив одну руку на крышу автомобиля, другую на кобуру. Внезапно на улицу пала тишина: ни голоса, ни движения. Из зеленной лавки Мерва Питерса вышла женщина с ребенком; обеими руками она прижимала к груди большой пакет с покупками. Женщина застыла, окинула улицу взглядом, посмотрела на ребенка и, толкнув дверь, втащила его назад в магазин. Элен оглянулась. Девчонки из Селмской средней, забыв про музыкальный автомат, столпились у окна. От возбуждения лица у них побледнели, глаза округлились. Одна была в мелких кудряшках. Элен снова перевела взгляд на улицу: стекло и раскаленный металл сверкали на солнце. У заправочной станции взревел и заурчал мощный мотор.

Элен на миг замерла в тени под тентом, затем выскочила под жгучее солнце, перебежала на противоположную сторону и взяла Билли за руку.

– Билли, – произнесла она. – Билли. Пойдем домой. Пойдем искупаемся.

Ее звонкий голос с английским акцентом разнесся по всей улице. Билли глянул на нее с высоты своего роста, помотал головой и попытался выдернуть руку, но Элен не обратила на это внимания, только вцепилась в него еще крепче. Билли вздохнул, улыбнулся, и они пошли рядом.

Оба молчали. Они шли рука об руку по Главной улице, мимо лавок и магазинов, мимо беспорядочно толпящихся зданий, автомобильных кладбищ и винных лавок, отмечающих конец городской черты. Они прошли вдоль первых хлопковых полей, пересекли железнодорожный путь на оранджбергском переезде. Миновали квартал ветхих каркасных домиков – их построили для белых, но теперь там жили негры; квадратную кирпичную церковь южных баптистов и огромный щит с надписью: «Иисус спасает!» Все это время черный «Кадиллак» полз за ними в десяти шагах.

На полпути между городом и трейлерной стоянкой Элен остановилась. Билли попытался заставить ее идти дальше одну, но она не ослабила хватки и не сдвинулась с места. «Кадиллак» еще больше сбавил скорость, приблизился, поравнялся с ними. Нед Калверт не мог на нее посмотреть – его взгляд был прикован к дороге, – но остальным ничто не мешало. Четыре ухмыляющиеся белые рожи, одна впереди рядом с водителем, три на заднем сиденье; блеск солнца на хромированных задних бамперах и на стволе охотничьего ружья. Элен взглянула на них в упор: Нед Калверт, Мерв Питерс, Эдди Хайнс и двое незнакомых.

– Вам что-то нужно? – вдруг крикнула она им. – Может, скажете, что вам нужно?

Ее слова отскочили от хромировки, растаяли в душном безмолвии. Один из мужчин рассмеялся. Эдди Хайнс вытащил изо рта жвачку и щелчком отправил в пыль.

– Ты только что лишился работы, парень, – произнес он и тронул Неда Калверта за плечо.

«Кадиллак» проехал вплотную, обдал их пылью и быстро укатил. Элен провожала машину глазами, пока та не пропала из вида. Потом посмотрела на часы. За полдень, около часа. Когда они свернули с шоссе и медленно направились к трейлерной стоянке, солнце стояло почти в зените.

– Не стоит тебе вмешиваться в эти дела. – Синие глаза Билли глянули на нее сверху вниз. – Ты знаешь, куда я ходил?

– В полицию? Конечно, знаю.

– Зря ты в это вмешалась. – Он покачал головой. – Я не хочу, чтобы ты попала в беду.

– Билли. – Она сжала его руку. – Жарко. Пойдем искупаемся.

Они стояли под бумажными деревьями, в недвижно застывшей тени. Силуэты веток отбрасывали полоски тени на лица. Слышно было только их дыхание.

– Элен!

– Я хочу искупаться, Билли.

Она на шаг отступила от него, тень и свет мешались в ее сознании. Жара этого утра и тень бумажных деревьев. Она точно знала, что именно собирается делать. Не знала почему, но это и не имело значения; «почему» было совсем неважным и ничтожным.

Билли пристально смотрел на нее; в его теле чувствовались настороженность и напряжение, словно, несмотря на хладнокровие ее интонаций, он чуял в ней лихорадку и исступление.

Элен подняла руки без всяких признаков дрожи и начала расстегивать кофточку. Она сняла кофточку, часы, джинсы, сандалии, белье. Билли не шевельнулся. Оказавшись обнаженной, она на мгновение застыла. Билли вздохнул. Тогда она повернулась и, как рыба, скользнула в холодную коричневатую воду. Вот она вынырнула на поверхность и откинула с лица мокрые волосы, струйки воды блестели на ее руках как алмазы.

– Ну, пожалуйста, Билли…

На секунду ей показалось, что он сейчас откажется, хотя она знала, что он все понял. Но он медленно стащил с себя рубашку и высвободился из тапочек. Оставаясь в джинсах, он так же медленно вошел в воду, она поднималась по его телу, словно он собирался принять крещение. Когда вода дошла до груди, он остановился и улыбнулся Элен легкой смущенной улыбкой. И вдруг он бросился в воду головой вперед и вынырнул в вихре брызг. Он засмеялся, это было как громкий внезапный вскрик чистого восторга, и поплыл с ней рядом.

Они плавали довольно долго, рядышком, туда и обратно, не дотрагиваясь друг до друга. Элен вышла из воды первой. Она стала там, где берег полого спускался к низине, тенистой и поросшей папоротниками. Она ждала. Она знала, что он придет к ней, что время остановилось, знала, что не существует ни Оранджберга, ни Монтгомери, ни прошлого, ни будущего. Существовало только это – единственно верное в мире, свихнувшемся с ума.

Наконец Билли вышел из воды. Взобрался на берег и стал рядом, вглядываясь в ее лицо с высоты своего роста. Всполох синевы, как взлет зимородка; глаза, в которых читались печаль и тревога.