– Есть? У них есть? – Элен знала, что кричит почти истошно, но ничего не могла с собой поделать. Она вскочила из-за стола и бросилась к открытой двери. Она чувствовала, что должна убежать, скрыться, спрятаться. Ни секунды дольше она не останется в этой душной комнатушке. Не станет смотреть на изменившееся лицо мамы – померкшее, но все-таки теплящееся надеждой, на внезапный испуг в фиалковых глазах. У двери она обернулась. Горло ей сдавила такая спазма боли, любви, гнева, что ей было трудно говорить. – Кому нужны Калверты? – сказала она. – Ну кому? Что ты еще теперь придумала, мама? Купить дом Калвертов за сто пятьдесят долларов?

Она бежала, бежала, не думая куда, желая только остаться одной. Она бежала, а по ее лицу катились слезы. Потом остановилась. На краю заброшенного хлопкового поля. И поняла, куда ее влечет. Вниз к заводи. В прохладную бурую воду.

Ни разу не замедлив шага, она перепрыгнула канаву, нырнула под проволоку и побежала между кустами. Она не задержалась, чтобы поглядеть на дом, на газоны или даже на беседку. Если кто-нибудь ее увидит, пусть их! Через минуту она была уже в тени тополей и, спотыкаясь и соскальзывая, сбежала по склону к воде.

На краю заводи она остановилась, чувствуя, как прохладный ветерок высушивает слезы на ее лице. Потом она разделась, небрежно бросая все в общую кучу, и постояла нагая под деревом, где на ее кожу ложился узор солнечных пятен и теней. Потом она нырнула.

Билли был хорошим учителем, и она поплыла быстро и уверенно, но заводь была куда меньше, чем казалось ей в детстве, а потому она просто плавала вперед-назад, вперед-назад, упорно, ни о чем не думая, пока совсем не запыхалась, а злость, стыд и смятение не исчезли без следа.

Тогда она встала на отмели и откинула голову, так что длинная намокшая волна светлых волос, потемневших от воды, облепила ей спину. Она посмотрела вниз на свое тело, на длинные узкие бедра – в классе она была на два дюйма выше самой высокой девочки. Кожа – бледная при таком свете, золотистая на солнце. Треугольник волос, прикрывших теперь лобок. Над грудной клеткой выступали мягкие и маленькие груди. От холодной воды соски затвердели и торчали: а их ободки выглядели темными и широкими. Такими они становятся, когда тебя трогают мальчики, говорила Присцилла-Энн. Мальчикам это нравится. Нравится трогать их, а потом целовать, и трогать языком, и сосать. А когда они делают это, говорила Присцилла-Энн, то ощущение просто потрясающее, невероятное, ну просто волшебное… и не хочется, чтобы они перестали.

Элен медленно подняла руки и провела ладонями по всему своему телу. Вверх по изгибу бедер и талии, вверх по ребрам и по груди. Она осторожно обхватила их – теперь это у нее получалось, – а потом еще осторожнее погладила пальцами твердые соски. Внезапно ей стало очень сладко, по телу пробежала дрожь восторга.

Она быстро, виновато опустила руки и посмотрела через плечо. Конечно, там никого не было – и не могло быть. Билли работал в кафе, а больше сюда никто никогда не ходил.

Однако теперь, когда гнев исчез, она внезапно ощутила страх, как в прошлый раз. Словно кто-то за ней подглядывает, словно кто-то видел, что она сейчас сделала. Она всмотрелась в сумрак расширившимися глазами. Солнечные пятна среди теней. Сероватые стволы тополей. Никого.

И все равно ей захотелось поскорее уйти, вернуться на трейлерную стоянку – сию секунду, пока свет не начал меркнуть, а тени сгущаться. Она выскочила из воды и, вся дрожа, начала торопливо надевать одежду на мокрое тело. С бюстгальтером возиться она не стала – столько времени уйдет, чтобы его застегнуть. Только блузку, которая тут же прилипла к влажной коже, бумажные штаны и юбку, из которой она уже выросла. Она, как могла, выжала волосы, но они все равно повисли слипшимися прядями. Потом, раскрасневшаяся, перепуганная, запихала бюстгальтер в карман, сунула босые ноги в туфли и взобралась по откосу как могла быстрее. Нагнув голову, она поднырнула под ветки и выскочила на залитую солнцем прогалину с жесткой травой.

Там стоял мужчина в белом костюме. Он стоял среди травы неподалеку от беседки и смотрел прямо на нее. Ей было показалось, что он знает, что она купалась, но она тут же отмахнулась от этой мысли и застыла на месте как вкопанная.

Он стоял, засунув руки в карманы, а солнце было у него за спиной, и он казался очень высоким, и очень темным, и очень спокойным, и очень элегантным. Совсем таким же, как тогда на веранде своего дома много лет назад. Первым заговорил он.

– Ну-ну, мэм, – сказал он, улыбаясь и растягивая слова. Потом сделал шаг вперед, еще один, и протянул руку. Улыбка стала шире.

– Здороваясь, вы все еще говорите «Как вы поживаете» и пожимаете руку?

Элен закусила губу и неуверенно посмотрела на него.

– Иногда, – сказала она.

Потом взяла протянутую руку, и он торжественно обменялся с ней рукопожатием. Она не спускала с него глаз, почти ожидая, что он поступит, как поступил много лет тому назад, – сожмет посильнее и поцарапает ногтем во влажной впадине ее ладони. Но он этого не сделал, он просто пожал ее руку нормально, вежливо. И выпустил ее. А потом посмотрел ей в лицо.

Он смотрел на нее целую вечность, хотя прошло не больше двух-трех секунд. Он смотрел на ее раскрасневшееся лицо, на ее длинные мокрые волосы. Он смотрел на мокрую блузку, облепившую ее груди. Он смотрел на короткую школьную юбку и на длинные загорелые ноги. Он смотрел на нее совсем так, как Билли Тэннер, – словно не мог поверить своим глазам. И внезапно Элен почувствовала себя легко и свободно.

Все хорошо, подумала она. Все хорошо. Он не рассердился, но даже если бы и рассердился, ей почему- то казалось, что она может заставить его подобреть, стоит ей захотеть.

Он снова улыбнулся – чудесной задушевной улыбкой, открывшей белые безупречные зубы.

– Вы очень выросли, – сказал он наконец самым простым голосом. – Вы меня помните? Вы ведь Элен? Элен Крейг? – Он помолчал. – Ну, раз вы на моей земле, Элен Крейг, могу ли я предложить вам выпить что- нибудь?

– Я… благодарю вас. Но… мне надо домой, и…

– Вздор! – Он улыбнулся и, к ее изумлению, взял ее руку, твердо, но бережно, и положил на свой локоть совсем так, как ей показывала мама, – ну, совсем так, словно собирался вести ее к столу на званом обеде. Он пошел, и Элен пошла с ним. – Вот так. Ну, что вам угодно? Мятный шербет? Виски? Кока-колу? Кукурузное виски со льдом?

Элен нервно засмеялась.

– Я не пью. То есть спиртное. Я… ну, мне только двенадцать лет. Мама говорит, что мне еще рано.

– Вы меня поражаете! Двенадцать? А я счел вас взрослой женщиной.

Элен покраснела от удовольствия.

– Я бы выпила лимонаду.

– Ну, в таком случае позвольте предложить вам лимонад.

Они прошествовали. Именно не пошли, подумала Элен, – пошли было слишком обычным словом, – а прошествовали по прогалине, мимо старой беседки и по газонам прямо напротив высоких окон большого дома. А потом мимо высокого белого портика, мимо магнолии, почти достигавшей крыши. Под руку по ступенькам веранды через огромную прихожую по прохладному каменному полу в самую красивую комнату, какую она когда-либо видела. Такую большую, что ей не верилось. Длиной футов в сорок, а может быть, и в пятьдесят. Такой высокий потолок. И четыре больших окна – шторы на них были опущены, перехватывая лучи заходящего солнца.

Он указал ей на кресло, и Элен села. Как мягко, как уютно! Никогда еще она не испытывала такого упоительного ощущения. Шелк приятно холодил голые ноги, а пухлые подушки, конечно же, были набиты нежнейшим гусиным пухом. Она откинулась в некотором ошеломлении, сердце у нее бешено колотилось. Майор Калверт отошел к шкафчику в глубине комнаты – она было подумала, что он позвонит дворецкому, но вместо этого он сам налил бокалы, стоявшие на серебряном подносе. Себе, увидела она, виски со льдом – лед он взял щипцами из серебряного ведерка. А ей лимонад цвета eau-de-nil[45] в высокий бокал из тонкого стекла. Он повернулся, держа в руке бокалы, и посмотрел на нее. Потом, словно что-то вспомнив, подошел к двери и плотно сомкнул тяжелые створки красного дерева. А потом принес ей лимонад и сел в кресло напротив нее.