Он поднялся и, пошатываясь, побрел к ним.
Тома не знал, сколько времени оставался без сознания. Он даже не был уверен, действительно ли упал в обморок или же утрата чувства времени объяснялась глубокой тишиной, воцарившейся после адского грохота, — эта внезапно наступившая тишина дезориентировала его до такой степени, что он уже не мог отличить сна от яви, реальность от кошмара.
Он открыл глаза. Увидел над собой бледно-серое небо в красноватых отблесках. И одновременно ощутил волны жара, ласкающие его лицо, хотя спина была скована холодом.
Он попытался подняться, но жгучая боль в ране пригвоздила его к земле. Неужели он упал на раненую ногу?..
Перед глазами на миг промелькнуло ужасающее видение: ему ампутируют ногу. У него заражение крови, гангрена!.. Господи, как он мог оказаться настолько безумным, чтобы…
Чтобы — что? В памяти остались лишь хаотичные обрывки недавних событий, так что он даже не мог восстановить их реальную последовательность. К тому же он до сих пор не услышал ни единого звука. Небо над головой напоминало импрессионистское полотно. А нога…
Нужно попытаться ею пошевелить.
Он повернулся на бок и тут же уткнулся лицом в снег, заглушая крик боли, который перешел в глухой стон.
Глазам предстала воистину апокалипсическая сцена, возвещающая конец света. На память ему тут же пришли все недавние войны, теракты, посттравматические психозы… Всего в нескольких десятках метров от него виднелись руины, охваченные пламенем. Всюду царило разрушение. А внутри себя он ощущал огромную, невероятную усталость.
Он поднял голову и тут же снова опустил ее в снег, пытаясь избавиться от страха и боли — точнее, от многочисленных болей, которые терзали уже не только ногу, но и все его тело. И вдруг какое-то движение привлекло его внимание. И вот он увидел, как из леса вышел какой-то кошмарный окровавленный призрак — медленной, неуверенной походкой.
Белобрысый…
Зрелище, представшее Кольберу, заворожило его, как завораживает ребенка впервые увиденный пожар. От дома Жермонов почти ничего не осталось. Неужели Шарли уже мертва? Эта мысль привела его в ужас.
Шарли принадлежит ему! Только ему! И никто, ничто, даже сама судьба, не сможет отнять ее у него!
Его глаза с жадностью обшаривали руины — обугленные камни, клубы дыма, дом, буквально вывернутый наизнанку, поляну, усеянную обломками и всевозможными предметами: деревянные балки, телефон, рамки от сгоревших картин… и… тела…
…Мертвые тела?!
Когда Кольбер увидел их, его сердце заколотилось с такой силой, словно пыталось пробить грудную клетку.
Он приблизился к распростертому на земле телу. Оно было невероятно изуродовано… но все же можно было понять, что это не ее тело.
А вот это, другое? Полуголое и обожженное?.. Скорее всего, мертвое, судя по черной обугленной коже… Вид этого тела почему-то вызвал у Кольбера смутное чувство, похожее на сожаление… Он сам не понимал почему. Но, во всяком случае, это была не Шарли.
Ребенок?..
Кольбер подошел к третьему телу, распростертому на земле. Найти ребенка означало приблизиться к Шарли. А в своем нынешнем состоянии ребенок не представлял никакой угрозы.
Он наклонился. Сжал кулаки. Это было похоже на обман зрения: он разглядел шерстяное покрывало, покрытое густым слоем пепла, а под ним… как будто небольшой сверток, вроде того диванного валика, что он оставил под одеялом в палате клиники «Надежда», чтобы обмануть Шарли… что же это? О боже, голова сейчас взорвется!..
Какое-то движение… Да, что бы там ни было под покрывалом, оно шевельнулось — он был в этом уверен!
Кольбер не отрываясь смотрел на очертания предмета под покрывалом.
Мужчина? Женщина?
Он приблизился…
Как же хочется спать… И как же болит эта рана, о господи… вытащите меня отсюда кто-нибудь… хоть кто-нибудь… где же эти чертовы коллеги… черт!..
Рука Тома Миньоля бессильно упала в снег, и ледяное прикосновение вернуло его к жизни. Он вспомнил…
…о белобрысом типе!
Он приподнялся на локте — невозможно,
С того места, где он лежал, Тома видел белобрысого типа, бредущего к горящим руинам. Кажется, тот искал… что-то. Точнее, кого-то. Женщину. Или ребенка. Тома не знал. Знал только одно: этот человек был опасен. И что, если он сам, Тома Миньоль, находится здесь, живым и относительно невредимым, тому должна быть серьезная причина.
Он осмотрел заснеженное пространство вокруг себя. В глазах мутилось, но в нескольких метрах в стороне он различил пистолет. Нужно до него добраться!
Тома пополз к оружию, кусая себе губы до крови, чтобы не кричать и…
Последним усилием, причинившим ему адскую боль, он перевернулся на спину — как раз вовремя, потому что белобрысый теперь бежал прямо к нему.
В полубессознательном состоянии Тома выстрелил. Но уже ничего не услышал. Ни выстрела, ни крика. Просто секунду назад белобрысый был прямо перед ним. А сейчас его уже не было.
Задел ли он его? Ранил? Убил?..
Тома из последних сил приподнял голову, но не смог ничего различить. Только вдалеке виднелась какая-то странная фигура, словно вознесшаяся над пылающими руинами… Но… это ведь не он?.. Слишком уж далеко, и…
И в этот момент Тома, к счастью, наконец-то потерял сознание.
90
Когда Вдова пришла в себя, она забыла все, вплоть до собственного имени — по крайней мере, того, которое она носила последние двадцать лет. В снегу под осколками щебня лежала Кеннеди Васкес, маленькая negrita[24] из Ла Габана Бьеха, которой было совершенно непонятно, почему вдруг она оказалась в таком жутком холоде, которого никогда не бывает на Кубе и — даст бог! — никогда не будет.
Однако ей совершенно не хотелось освобождаться из ледяных объятий. Она чувствовала себя… почти хорошо. Словно убаюканной колыбельной песенкой, ей хотелось уснуть… забыться…
Наконец, поскольку никакой звук не достигал ее слуха, она нашла в себе силы открыть глаза. Разрушенный дом… языки пламени… дымящиеся камни и обломки… отблески пламени на снегу…
Все еще лежа на земле и даже не замечая, что ее тело наполовину обнажено, она попыталась
