Верхом на серебряном дельфине, покоившемся на плечах пленников, Олимпий въехал в свою столицу. Гордый, торжествующий и смешной, он встал во весь рост над пестрой толпой и взмахнул скипетром:

— Мы наследники Государства Солнца, воины Свободы и Справедливости! Не посрамим своей чести! Запрещаю грабить мирных мореплавателей, купцов, подвластных брату моему Митридату Евпатору!

Серебряный дельфин, плавно качаясь, плыл над головами киликийцев. Олимпий был в зените славы.

Три дня и три ночи пировали пираты. Один Гарм оставался мрачным.

— Бориаций в беде! Давно от него нет вестей. Жив ли? — тревожно повторял старый гелиот. — Разреши, владыка, помочь друзьям в Италии.

Олимпий поправил съехавшую на лоб корону, ответил:

— Соизволяю…

На песчаный берег с тихим плеском накатывались волны. Девушка отскакивала от них и смеялась.

— Марк! Люций! — оглядывалась она на своих двух братьев, таких же кудрявых и розовощеких. — Как хорошо здесь! Как хорошо! — повторяла она и снова прыгала.

Юные спутники с безмолвным восторгом следили за каждым ее движением.

От смеха ямочки на круглых щеках девушки становились заметнее, лукавые черные глаза искрились и сияли еще ярче.

— Ей не скучно у нас, — негромко сказал Люций, улыбаясь младшему брату.

— Конечно, дома веселей, чем в храме, — кивнул Марк и тут же добавил: — Я часто думаю, что мы виноваты перед ней…

— Антония стала весталкой по воле отца, — строго заметил старший брат. — Мы свято выполнили его последнее желание.

— А я слышу, о чем вы говорите! — крикнула Антония. — И дома хорошо, и в храме не скучно. Весталок все любят. В цирке мы сидим в лучшей ложе. Ни одного представления не пропускаем. И все толпятся вокруг нас, все рады услужить нам. Даже сенаторы! Ведь одно прикосновение весталки приносит счастье… Знаешь, Люций, — обратилась она к старшему брату. — Один легионер, когда я шла по улице, упал передо мной на колени и попросил поцеловать его глаза. Я поцеловала, и потом он писал мне, что я отвела от него варварские стрелы. Он пережил несколько сражений — и невредим!

— И тебе не жаль, что такой герой не возьмет твоего сердца? — спросил младший брат.

— Марк! — гневно крикнул Люций. — Не говори Антонии того, что она не должна знать. Любовь к мужчине не для весталки. Только руки чистой девы достойны хранить вечное пламя на очаге Рима. А если пламя погаснет, нарушившую обет чистоты живьем зароют в землю или замуруют в стену.

— Одну уже замуровали, — Антония передернула пухленькими плечиками, — а ночью милый разобрал камни входа и унес ее. Она еще была жива. День-два, а то и больше в каменной могиле дышать можно. Только бы дружок был верный и смелый!

— Вот, Марк, чему ты ее учишь! — от негодования старший брат поперхнулся.

— Да разве я? — Марк растерянно моргнул. — Я рад, что Антония не скучает в Риме, и еще больше рад, что ее отпустили погостить к нам…

Солнце село, в звездном полумраке море покрылось тысячами крошечных светлячков.

— Уже поздно! — Люций взглянул на небо. — Я до рассвета должен быть в Брундизии. Ты поедешь со мной? — повернулся он к брату. Тот молча кивнул. — Очень хорошо. Я велю приготовить нас в дорогу. — Люций Антоний поцеловал сестру. — Ты оставайся с матерью и не скучай без нас, мы скоро вернемся.

Братья уехали, полагая, что их сестре может грозить только скука…

Антония проснулась и, озаренная светильниками, никак не могла понять, откуда в ночи несутся дикое гиканье и какой-то стадный топот бегущих людей. Она закричала, но вместо спешивших на помощь рабов в ее покои ворвались темнолицые, в пестрых одеждах разбойники.

— Мама! Марк! Мама!

Она захлебнулась криком и замолчала. Мать звать нельзя, она не должна попасть в руки пиратов, братья далеко. Что же ей делать? Она забилась в чужих, грубых руках. Подлые, неблагодарные рабы! Разбежались! Это богиня наказала ее за дерзкие речи. Неужели Веста, заступница квиритов, позволит варварам надругаться над своей жрицей? Покарает ее за девичью болтовню?! Она еще раз рванулась, крикнула, но чья-то сильная рука сдавила ей рот.

«Уносят», — мелькнуло в мыслях пленницы.

Ее бросили в трюм, в холодную грязную воду. Где-то вверху заскрипели весла. Она была в самом низу, под помещением гребцов. Если б оторвать доску, потопить всех разбойников и погибнуть с честью! Где ее братья? Почему они оставили ее? Она с бешенством руками и ногами билась о корпус корабля, но корпус был крепок, корабль на всех веслах и парусах несся к берегам Киликии…

Марк Антоний от горя потерял рассудок. Рвал кудрявые волосы, бил и терзал грудь, выкрикивал богохульные проклятия.

Люций Антоний молчаливо ходил из угла в угол. Бурное отчаяние брата и вопли матери раздражали его. Надо действовать, а не кричать.

— Поздно! Поздно! — рыдал Марк. — Позор и горе нам! Не уберегли единственную сестру!

Старый раб, рожденный в доме Антониев, принес записку. Ему сунули эту табличку, когда он покупал овощи. Он не рассмотрел кто.

В выражениях, исполненных безукоризненной дипломатической вежливости, царь Олимпий Киликийский извещал командующего римским флотом, благородного Марка Антония, что сестра его находится в добром здравии. Девушка рассматривается как заложница. Имея жалость к ее юности и почитая сан жрицы, киликийские мореходы окружили пленницу заботой, и никто не дерзнет оскорбить гостью владыки Морей. Дальнейшая судьба Антонии зависит от ее брата.

Олимпий просил, во-первых, отпустить с миром всех повстанцев-италиков, чтоб они могли беспечально жить в дружественной им Киликии; во-вторых, не препятствовать плаванию киликийских кораблей по Средиземному морю. Если верховный флотоводец Рима хочет, чтоб его сестра вернулась к нему девой, пусть ни один латинский парус не показывается восточней Адриатики.

— Боги, боги, чего он просит? Сенат никогда не согласится на это! — горестно воскликнул Марк Антоний.

— И все же мы обратимся к нему, — сказал Люций.

Моления обоих братьев ничего не дали. Цензор нравов Канон указал малодушным, что из-за одной девушки, хотя бы и весталки, Республика не может нести ущерба.

— Я снаряжу тайную экспедицию и отобью сестру! — выкрикнул Марк.

— Безумие, — остановил его Люций. — Сестра погибнет, как только пираты завидят наши паруса.

Юный флотоводец отказался от пищи. Он и его мать разделят участь Антонии — умрут. Люций уговаривал мать, бранил брата.

Исхудавший, с запавшими глазами и запекшимся ртом, Марк Антоний безучастно глядел на пламя очага. Его мать, скорбная и немая, сидела тут же. Она не утешала. Позор и горе были настолько велики, что утешением могла стать лишь смерть.

Вечером пришел Юлий Цезарь. Антоний не встал навстречу другу. Он возненавидел весь Рим, бездушный, себялюбивый, а Цезарь, один из вершителей судеб этого подлого города, был частью его. «Сейчас будет утешать, — подумал он неприязненно. — Скажет мудрые слова о смысле жизни, а сестра моя должна погибнуть на пороге этой жизни. И я погибну. И все погибнем. Проклятый Рим, проклятые жизнь и смерть, ничего нет священного…» — Антоний не поднимал глаз, не желая встретиться со взглядом Цезаря,