с богатыми дарами, но мы не соглашались продать нашу волю ни заморским царям, ни римскому Сенату.

— Ты правду говоришь, Марция. — Бориаций, стряхивая мокрый снег, вошел в хижину. — Да хранят боги Самниума твой очаг! Я пришел послушать твою песню. Спой нам о битве в Кавдинском ущелье.

Марция, отбросив гребень с куделью, протянула худые темные руки.

— Садись, дорогой гость. Дрожит, не тот уже мой голос, но для тебя и сына твоего я постараюсь…

Старуха встала. Озаренная багровым отсветом догорающих углей, седая, согбенная, но все еще полная любви и ненависти, она показалась Фабиоле самой судьбой своего народа.

Марция пела о том, как обманом и хитростью тщедушные латиняне пытались захватить сочные цветущие луга Самниума, выгоняли на них свой скот и сманивали синеглазых самниток. И как однажды возмутился народ Самниума и пошел войной на воров.

Напрасно мечтали хитрецы, что военные уловки помогут им добыть победу. Они были разбиты наголову. Обезоруженные, сбитые в кучу римляне просили пощады.

У темных, угрюмых Кавдинских гор под игом Самниума прошло десять легионов Рима. В землю было вбито два копья, их перекрывало третье, сломанное. Сквозь эти позорные воротца погнали гордых квиритов. Низко пригибаясь, они шли один за другим. А те, которые не желали согнуть перед победителями спину, ползли на карачках — это и значило пройти под игом!

Славу и богатство увидел Самниум после Кавдинской битвы. Рим, Этрурия, Великая Греция, Капуя и Неаполь просили дружбы Самниума. И всем слал самнитский народ милость и дружбу. И в грозный час, когда африканские слоны топтали нивы Италии, не преклонились самниты перед чужеземцами, грудью стали за родную землю. На костях детей Рема окреп лукавый Рим. И заманил он сладкими речами вождя Самниума Папия. Ехал Папий в гости, а попал в тюрьму. Там его тайком удушили. И кинулись тогда свирепые волки на ослабевшего Тельца. Истерзали тело Самниума, отняли плодородные пашни и сочные луга, загнали детей Рема в бесплодные угрюмые горы. И смолкли веселье и пляски в Самниуме, стали угрюмы и молчаливы самниты, как родные горы. Многих мужчин и женщин обратили в рабство. Многие теперь забыли свои обычаи и зовут себя римлянами.

— Но, — старческий голос Марции, монотонный и дребезжащий, неожиданно окреп, — кто среди мелких черноглазых волчат не узнает синеглазого мощного Тельца? Нет краше и доблестней самнитских юношей! Нет прекрасней и верней самнитских дев! — выкрикнула она, простирая над очагом руки.

— Слышал, сынок? — Бориаций растроганно кивнул сыну. — Придет час, встретишь синеглазую! Другой невестки не приму!

— Не вечно мы будем рабами! — Арна высоко подняла чашу с молоком и плеснула настоявшиеся сливки в пламя. — Минерве и Марсу-Мстителю! Да помогут нам в правой битве!

Фабиола, потрясенная, сжимала на груди руки: она любила Рим, он взлелеял и вскормил ее, — с детства она пела и слышала другие песни…

Скифские кибитки, телеги, крытые кошмами, стояли полукругом. Посредине пылал костер. Вокруг огня сидели старейшины. Посла понтийского царя известили, что Гиксий слаб и дряхл и его примет правительница Скифии Меотийской Ракса.

Войлочный полог кибитки откинулся, и Филипп увидел царицу. Она шла к огню. Широкие плечи, свежее круглое лицо, полные властные губы, на пламенеющих рыжих волосах — островерхая, расшитая золотом шапочка. Легкий длиннополый кандий, отороченный по краям дорогим мехом, стягивался в талии чеканным золотым поясом. За поясом красовался булатный меч. На высокой груди блестели алмазные застежки.

— Мы все рады, что ты навестил нас, брат. Твоя мать Тамор отдыхает неподалеку от Урма и Гимера. Мы воздали ей царские почести.

Ракса говорила отчетливо и глядела прямо, пристальный взгляд Филиппа не смутил ее — точно не он пятнадцать лет назад развязал ее девичий пояс!

— Сестра моя, владычица Скифии Меотийской, я прибыл к тебе не только затем, чтобы почтить могилу матери и ее родичей, — склонив голову, начал Филипп, — но чтоб передать тебе привет от царя Митридата-Солнца, властителя царства Понтийского, Таврии, Колхиды, Лазики, Курдистана и Северной Персиды. Народы Запада, сыны Геспера-Мрака, жадные и безжалостные, поднялись на детей солнечных стран. Богатства Азии, наша свобода, жизни наших детей и жен в опасности. Все цари Востока, дети Александра, объединяются вокруг Митридата-Солнца. Народы, не желая стать рабами Рима, стекаются под его знамена. Владычица Скифии Меотийской, Митридат-Солнце ждет твоих воинов…

— А зачем нам воевать ради мертвого Александра или живого Митридата? Придут римляне — уйдем… — Ракса усмехнулась и кивком указала на степь: садилось солнце, и в золотой дали она казалась совершенно бескрайней.

— Царица, от римлян не уйти. Горек хлеб и солона вода царей романолюбивых. Они не смеют даже чеканить монету без разрешения римских откупщиков.

— Зачем нам чеканить монету? Мы покупаем зерно за меха и мед, рыбу и соль. Дарий пробовал покорить нас. Он захлебнулся в скифской крови, а мы живы.

— Царица, римляне сильны…

Ракса — Филипп даже внутренне восхитился ее царственной властностью — протянула руку.

— Дай твои грамоты! — Хмурясь, приняла развернутый свиток и по складам начала разбирать. — Тут написано: «Дочери моей, царевне Раксе…» Я дочь царевича Урма, а не царя Митридата!

— Митридат-Солнце давно достиг возраста наших отцов, — попробовал Филипп смягчить дипломатическое упущение.

— У царей нет возраста. Властитель Скифии Меотийской не дитя Понта, подобно царю Таврии и князьям Лазики и Колхиды. Я подумаю о просьбе моего старшего брата, — Ракса подчеркнула последнее слово, — посоветуюсь с родными богами… — Она отвернулась от Филиппа и, сопровождаемая старейшинами, ушла.

Филипп терялся в догадках. Что произошло? Почему он так встречен царицей Скифии? Спор о титуле — пустая придирка. Неужели и сюда дотянулась рука римлян — «Разделяй и властвуй»?

Он лег под телегой, но комары загнали в душную кибитку. За войлочным пологом ржали кони, шуршали травы, печально гудели скифские гусли. Изредка слышался женский смех. В голове теснились грустные мысли. Он проснулся в объятиях Раксы.

— Мой Гойтосир![34] Я так ждала тебя!..

Утром он нашел у постели кованый пояс. Если б не эта примета, ночное приключение казалось бы сном.

Весь день он бродил возле царской ставки, но страж каждый раз отвечал: царица занята и не может принять посла. Гиксий хворает…

Небо было по-осеннему ярко-синим, в рост пошла молодая трава. Настала пора перелета, и степь кишела дичью. Начальник царской стражи принес послу царя Понта приглашение принять участие в охоте. Молодые длинноволосые всадники, в коротких расшитых кафтанах и остроконечных высоких шапках, рассыпались по степи. Ракса в позолоченной кольчуге, с копьем в руках и колчаном на поясе, перевитом алыми лентами, мчалась впереди. Подстреленные птицы падали под копыта коней. Бескрылых дудаков поражали копьями. На парящих высоко в небе лебедей спускали соколов и кречетов. Прирученные хищные птицы в разукрашенных колпачках сидели на плечах всадников. Заметив в небе лебединый караван, охотник