меньшинства. Напротивъ, среднев?ковый міръ призналъ его далеко не сразу и съ оговорками. Сильно развитое чувство личности, которымъ отличались германскіе народы, не мирилось съ т?мъ, что двое всегда должны значить больше, ч?мъ одинъ. Одинъ храбрый могъ поб?дить въ открытой борьб? пятерыхъ, — почему же долженъ онъ въ сов?т? склоняться передъ большинствомъ. И потому въ среднев?ковыхъ сословныхъ собраніяхъ мы часто встр?чаемся съ принципомъ, что р?шать должна pars sanior а не pars major, иначе — что голоса надлежитъ взв?шивать, а не считать. Въ н?которыхъ сословныхъ корпорацияхъ вплоть до поздн?йшаго времени вообще не производился правильный подсчетъ голосовъ, наприм?ръ — въ венгерскомъ сейм?. Въ общественной жизни германцевъ первоначально вс? р?шенія принимались единогласно — особенно при выборахъ, — большею частью путемъ аккламаціи, которою заглушались голоса несогласнаго меньшинства». И не только у германцевъ требовалось для принятія важныхъ р?шеній единодушіе собранія, то-же было и въ славянскомъ мір?.
Однако, при переход? къ большимъ демократіямъ современности стало очевиднымъ, что народовластіе въ его чистой форм? — невозможно. И новая демократія на м?сто единогласія поставила начало большинства.
Посл?днее было объявлено единственно возможнымъ способомъ р?шенія общенародныхъ вопросовъ; меньшинство должно было смириться, за большинствомъ была признана постоянная привиллегія правды.
Однако, подобное признаніе было слишкомъ вопіющимъ компромиссомъ, и апологеты демократіи должны были подыскать рядъ аргументовъ для его защиты.
Отм?тимъ лишь важн?йшіе.
Прежде всего указывали, что торжество начала большинства есть прочный историческій фактъ. Разсужденіе Еллинека, только-что приведенное, обнаруживаетъ несостоятельность этой «исторической» ссылки. Но если бы даже и вс? историческіе народы практиковали большинство вм?сто единогласія, это могло обозначать только одно, что подлинной демократіи исторія еще не знала. Начало большинства есть слишкомъ очевидная фальсификація народной воли, принужденіе къ согласію, неуваженіе къ чужой свобод?.
Указывали дал?е, что р?шеніе общественныхъ вопросовъ началомъ большинства сообщаетъ обществу устойчивость. Согласіе большинства на изв?стное м?ропріятіе, реформу является гарантіей, что реформа — популярна, что она им?етъ глубокіе общественные корни, что она удовлетворяетъ д?йствительнымъ запросамъ общества.
Большинство — въ глазахъ его апологетовъ — является не только гарантіей устойчивости, но и необходимой гарантіей прогресса. Меньшинство было бы безсильно провести въ жизнь то, что отв?чало только бы его интересамъ и общество при отсутствіи принудительной власти «большинства» страдало бы отъ постоянныхъ контраверзъ, творчески безплодныхъ. Н?которые, наибол?е упорные сторонники полнаго смиренія меньшинства даже охотно признаютъ, что то общество представляется имъ бол?е созр?вшимъ и здоровымъ, которое даетъ въ обсужденіи важн?йшихъ проблемъ общежитія maximum разногласій. Но... въ виду невозможности какого либо реальнаго исхода для вс?хъ этихъ разногласій, меньшинство должно склониться предъ волей «большинства».
Н?которые отстаиваютъ «большинство», сл?дуя за Бентамомъ съ его принципомъ утилитаристической морали. Достиженіе удобствъ, счастья возможно большей части общества, вотъ — идеалъ, къ которому сл?дуетъ стремиться. Нравственн?е и ц?лесообразн?е сд?лать счастливымъ «большинство», ч?мъ меньшинство. Арифметика является критеріемъ истинности принятыхъ р?шеній.
Наконецъ, господствующимъ мотивомъ въ защиту «большинства» является соображеніе о совершенной невозможности добиться въ большомъ обществ? единогласія. Принятіе начала «большинства», какъ руководящаго регулятора общественной жизни, диктуется, такимъ образомъ, мотивами технической ц?лесообразности, политической необходимостью. Или отказъ отъ демократіи, или принципъ «большинства» — средины н?тъ.
Едва-ли нужно говорить, что вс? эти соображенія, независимо отъ ихъ формальной, вн?шней справедливости или практичности, ничего общаго не им?ютъ съ защитой «правды» или «нравственнаго достоинства» р?шенія. О свобод? и, сл?довательно, морали не можетъ быть и р?чи тамъ, гд? д?ло идетъ о количественномъ подсчет? голосовъ.
«Большинство» — можетъ-быть неправо, и историческіе случаи «неправоты» большинства — столь часты, многочисленны и столь самоочевидны, что на нихъ едва-ли стоитъ останавливаться.
Но и помимо соображеній «правоты», которая можетъ чрезвычайно субъективно толковаться, принципіальное согласіе на постоянное подчиненіе большинству является величайшимъ нравственнымъ униженіемъ для подчиняющагося, отказомъ не только отъ свободы д?йствій, но часто и отъ свободы сужденій, свободы в?рованій. При управленіи большинствомъ меньшинство становится рабомъ, который только въ бунт? выражаетъ свою волю. Право большинства есть право сильнаго. Основанное на порабощеніи чужой воли, отрицаніи чужой свободы, оно должно быть отвергнуто анархическимъ сознаніемъ. «Когда среди 100 челов?къ — писалъ Л. Толстой — одинъ властвуетъ надъ 99 — это несправедливо, это деспотизмъ; когда 10 властвуютъ надъ 90 — это тоже несправедливо, это олигархія; когда же 51 властвуютъ надъ 49 (и то только въ воображеніи — въ сущности же опять 10 или 11 изъ этихъ 51) — тогда это совершенно справедливо — это свобода!»
Превосходный прим?ръ, одновременно характеризующій и негодность нравственной природы «большинства» и техническую недостижимость этого начала въ большомъ обществ?.
И на б?гломъ анализ? современнаго парламентаризма мы легко уб?димся, что «большинство», представляющее фикцію народовластія, въ д?йствительности, обращается всегда въ правящее меньшинство — олигархію.
«Парламентъ — есть лучшее средство защищать общенародные интересы», — говоритъ современная государственная наука, гласятъ катехизисы современныхъ политическихъ партій.
Съ того момента, когда поб?доносная буржуазія впервые утвердила въ парламент? свой оплотъ противъ феодальныхъ властителей, парламентъ остался въ сознаніи народовъ неизм?ннымъ палладіумомъ политическихъ свободъ и политическаго равноправія.
Пусть долгая парламентская исторія дала достаточно прим?ровъ тому, что рабство широкихъ народныхъ массъ всегда уживалось и уживается съ парламентомъ — этимъ признаннымъ защитникомъ quasi-народныхъ вольностей, что парламентъ оказался совершенно неспособнымъ, даже въ самые блестящіе періоды своего существованія, защищать реальные, а не фиктивные только интересы трудящагося населенія, что народные представители изъ приказчиковъ пославшихъ ихъ сюда состоятельныхъ классовъ неизм?нно обращались всегда въ самодовл?ющій тяжелый аппаратъ, начинавшій немедленно жить своей собственной жизнью, чуждой, а иногда и враждебной интересамъ обманутыхъ дов?рителей.
Недвусмысленной защиты плутократическаго благополучія, да крохотныхъ полумифическихъ подачекъ голодному пролетаріату было довольно, чтобы въ парламентъ ув?ровали и в?руютъ еще и сейчасъ не только «буржуазная», но и «соціалистическая» наука.
Парламентъ созданъ буржуазіей. Онъ сыгралъ уже крупную историческую роль; въ свое время служилъ онъ могучимъ средствомъ борьбы буржуазіи противъ феодальной реакціи. Законодательства, которыми мы обязаны различнымъ національнымъ парламентамъ, носятъ на себ? яркую, несомн?нную печать творчества той соціальной группы, которая вызвала къ жизни и самый парламентъ.
Ц?лыя историческія эпохи обращали парламентъ въ лозунгъ наибол?е прогрессивныхъ слоевъ общества; крупная и мелкая буржуазія, пo очереди, писали на своихъ знаменахъ парламентскія вольности.
Но времена, когда буржуазія выступала передовымъ борцомъ за права челов?ка, давно прошли, героическій періодъ ея отошелъ въ область преданій, революціи ея потускн?ли, обветшали знамена и лозунги.
И теперь, посл? д?ловыхъ турнировъ въ конторахъ и банкахъ, избалованная усп?хами, не забываетъ она въ часы досуга излюбленнаго ею когда-то парламента. Но она къ нему не относится уже съ прежней ретивостью; нер?дко въ интимномъ кругу она непрочь и сама добродушно посм?яться надъ чистой и наивной в?рой въ его ц?лебную силу.
Ея прежняя энергія просыпается лишь тогда, когда новые борцы за новыя права челов?ка — пролетаріатъ — идутъ на нихъ съ оружіемъ въ рукахъ. Тогда парламентская машина работаетъ полнымъ
