Эти очевидные соображения убеждают в том, что Иван III вовсе не был заинтересован в набеге вятчан на Сарай. Инициатором акции скорее мог быть кто-то из врагов Москвы. Учиненный вятчанами погром должен был привести в ярость хана Ахмата и вызвать ответный поход татар на русские земли. Добраться до Вятки Ахмат не мог, и потому удар неминуемо пришелся бы на южные районы Московской Руси. При этом хан, конечно, знал о том, что главные силы Ивана III заняты на новгородском направлении.
Примечательно, что именно в июне 1471 года, когда в Москву дошла весть о взятии Сарая, Иван III, «идя к Новугороду» (20, 141), отправил своего посла Никиту Беклемишева в степь с наказом разыскать там какого-то «царевича Муртозу, Мустофина сына», и срочно взять его на московскую службу. Эта миссия принесла успех. Муртоза явился в Москву еще до возвращения государя из Новгорода и был тепло принят его сыном Иваном Молодым. Отряд Муртозы усилил военный потенциал Москвы, что было особенно важно в условиях отсутствия самого великого князя и его войска. Источники называют отца Муртозы Мустафу «казанским царем» (20, 154). Однако скудность наших сведений о первых казанских ханах не позволяет точно определить его место на их генеалогическом древе. Первый приезд Муртозы в Москву носил предварительный характер. Окончательно он перешел на русскую службу и получил во владение Новый Городок на Оке в конце 1474 года. Но летом 1472 года Муртоза уже принимал участие в отражении нашествия хана Ахмата (18, 195).
Несомненно, о московском подданстве Муртозы летом 1471 года узнал и хан Ахмат. Возможно, именно перспектива столкновения с перешедшими на сторону Москвы отрядами Муртозы заставила его искать союзников в Литве и отложить поход до следующего лета.
Всесторонне обдуманная акция по устрашению Новгорода включала в себя не только военную кампанию, но и своего рода «психологическую войну». Известно, например, что весной 1471 года Иван отправил на Волхов своего посла с добрыми речами, суть которых сводилась к одному: вступив в союз с Литвой, новгородцы изменили не только своему законному «господарю», но и самому исконному православию. Те же укоризны содержались и в увещательной грамоте, посланной в Новгород митрополитом Филиппом. Разумеется, это была явная натяжка: с чисто канонической точки зрения, литовское православие было ничуть не хуже московского. И все же московская демагогия мало-помалу проникала в тугие головы новгородских простецов. Можно сказать, что они были предрасположены к ее восприятию. Своим безошибочным «классовым чутьем» новгородская чернь угадывала, что приход Ивана III страшен лишь тем, кому есть что терять, — «отцам города», боярам и «житьим людям». А тем, кому «нечего терять, кроме своих цепей», тирания, в сущности, никогда не бывает страшна. Напротив, она доставляет им редкое удовольствие: насладиться разорением, унижением и гибелью богачей, перед которыми еще вчера бедняки за версту ломили шапки…
Успехам московской агитации в Новгороде способствовало и поведение литовского князя Михаила Олельковича. Прибыв в город с огромной свитой («а с ним на похвалу людей много сильно» (41, 172), Михаил обременил горожан расходами на ее содержание. Однако пребывание его на Волхове оказалось недолгим. 15 марта 1471 года он уехал из Новгорода (41, 175). Очевидно, князь считал себя в чем-то обиженным новгородцами и не предполагал когда-либо возвращаться в эти края. По дороге в Литву он ограбил Русу и пограничные волости.
Одновременно с вопросом о Новгороде возник и вопрос о дальнейшей судьбе Киева. Для Казимира IV удачное решение второго из них было гораздо важнее первого. После кончины осенью 1470 года правившего в Киеве князя Семена Александровича (Олельковича) король ликвидировал самостоятельное Киевское княжество. Королевским наместником в Киеве был назначен знатный воевода и католик по вероисповеданию Мартин Гаштольд. Однако горожане не хотели смириться с такой переменой и потребовали от короля дать им на княжение брата князя Семена — Михаила. Впрочем, они готовы были согласиться и на другого Гедиминовича. Кандидатура же нетитулованного воеводы их решительно не устраивала. Для достижения своей цели королю пришлось прибегнуть к силе. Оскорбленный Михаил Олелькович мог стать зачинщиком опасного мятежа: сепаратистски настроенная литовская аристократия давно настаивала на восстановлении системы, при которой страна управлялась бы не польским королем, а собственным великим князем Литовским (155, 141). Кандидатом на эту роль считался умерший князь Семен. Теперь с теми же притязаниями мог выступить и его младший брат Михаил. Многое здесь зависело и от позиции Москвы.
Похоже, что именно борьба за Киев, а в конечном счете и за сохранение своей непосредственной власти над Литвой и заставила Казимира IV воздержаться от войны с Москвой из-за Новгорода (а позднее и из-за Твери). Конечно, не сидела сложа руки и московская дипломатия. В 1471 году в Краков (тогдашнюю столицу Польши) дважды приезжали московские посольства (161, 79). Одной из главных тем их переговоров с Казимиром, несомненно, был Новгород. Возможно, имел место своего рода негласный размен: король обещал не вмешиваться в тяжбу Ивана с Новгородом, а Иван, в свою очередь, обещал королю не оказывать поддержки литовским сепаратистам.
Как бы там ни было, очевидно одно: загадочное нежелание Казимира IV воевать с Москвой (за которое его упрекали и современники и некоторые историки), сильно облегчило московскую экспансию. Попытки короля в критические моменты натравить на Ивана III какого-нибудь степного «царя» или «царевича» не приносили ожидаемых результатов: Москва уже научилась успешно отбиваться от татар.
Видя, что дело идет к большой войне с Москвой, которую им, скорее всего, придется вести в одиночку, новгородцы упали духом. Город тревожили дурные вести. Буря сломала крест на святой Софии… На двух гробницах в соборе вдруг выступила кровь… В Хутынском монастыре сами собой зазвонили колокола… В Евфимиевском монастыре заплакала икона Божией Матери… Во всем этом новгородцам явственно виделись признаки «глядущего на них гнева Божия» (32, 230). Старец Зосима, игумен далекого Соловецкого монастыря на Белом море, приехавший тогда в Новгород по каким-то делам, был позван на пир к Марфе Борецкой. Посреди пира старец вдруг заплакал: сидевшие за столом бояре представились ему обезглавленными…
В мае 1471 года Иван III послал в Новгород «разметные грамоты» — формальное извещение о начале войны. Поход решено было совершить летом. В этом таилась определенная трудность: новгородские леса и болота уже не раз становились препятствием на пути «низовских» ратей. Однако именно в ту весну в Новгородской и Псковской земле «был о по рекам воды мало» (41, 175). Конечно, привычнее было бы все же воевать с Новгородом зимой. Но ждать еще полгода великий князь не хотел: ситуация могла измениться не в пользу Москвы.
Скорые гонцы помчали в дальние и ближние города весть о сборе войск для новгородского похода. Великокняжеский дьяк Якушка Шачебальцев 23 мая погнал во Псков, упрятав в дорожной сумке грозный указ Ивана III: псковичам отправить Новгороду «разметную грамоту»; псковскому ополчению под началом московского наместника князя Федора Юрьевича Шуйского немедля выступить к Новгороду на соединение с московской ратью. 31 мая великий князь отправил гонца на Вятку, приказывая вятчанам идти воевать новгородские владения в Подвинье. Туда же посланы были и отряды устюжан. В поход на Новгород поднялось и почти все московское семейство: Юрий Дмитровский, Андрей Угличский, Борис Волоцкий, князь Михаил Андреевич Верейский с сыном Василием.
Огромное московское войско не могло двинуться одновременно и в полном составе. Как и в 1456 году, полки уходили из Москвы с интервалом в несколько дней и, насколько возможно, разными дорогами. Первый эшелон, которым командовали воеводы князь Данила Дмитриевич Холмский (переехавший на московскую службу из Твери) и боярин Федор Давыдович Хромой (из старомосковского рода Ратшичей), ушел в четверг 6 июня 1471 года. С ним отправились и удельные братья Ивана III Юрий и Борис. Целью отряда была названа Руса, памятная москвичам победой над новгородцами в 1456 году.
План летней кампании 1471 года был повторением оправдавшей себя схемы зимнего новгородского похода 1456 года. Задача состояла в том, чтобы выманить новгородское войско «в чистое поле» (например, куда-нибудь под Русу) и разгромить по частям. Зная переменчивый характер новгородцев, быстро переходивших от воодушевления к унынию и панике, Иван III надеялся, что уже первое поражение заставит их пойти на мировую.
