великых князей, их же род есмы, Володимерьских и Новагорода Великого и всеа Руси» (31, 284).

Этот вежливый по форме, но грозный по содержанию ответ вызвал взрыв возмущения у сторонников «литовской» партии в Новгороде. Им не понравилось, что московский князь называл Новгород своей «вотчиной», то есть неотъемлемым, передаваемым по наследству владением. При этом он подчеркивал, что не только избрание самими новгородцами кандидата на владычную кафедру, но и его утверждение московским митрополитом, является исконным, не подлежащим сомнению обычаем. Великий князь велит нареченному владыке Феофилу безотлагательно, «без всякых зацепок» явиться к митрополиту для поставления на новгородскую кафедру.

В это время «литовская» партия усилилась еще одним влиятельным приверженцем. Потерпевший неудачу при жеребьевке владычный ключник Пимен объявил, что готов стать архиепископом «из литовской руки». Он соглашался поехать в Литву к митрополиту Григорию и получить от него поставление на новгородскую кафедру. Однако такое предложение было слишком смелым. Решившись на отступничество, новгородцы дали бы Ивану III хороший повод для начала большой войны. Не дремала и «московская» партия. Стали распространяться слухи о том, что Пимен самовольно расточает оставшуюся на его попечении владычную казну, оплачивает церковным серебром расходы на подкуп новых сторонников для «литовской» партии. В итоге Пимен был схвачен, избит и брошен в темницу. С него пытками взыскали тысячу рублей штрафа. Другой слух касался Марфы Борецкой. Рассказывали, будто она собирается выйти замуж за одного литовского пана, «а мыслячи привести его к собе в Великий Новъгород, да с ним хотячи владети от короля всею Новгородскою землею» (38, 151).

Весной 1471 года волнение новгородцев еще более усилилось. Из Пскова прибыло посольство с довольно странным предложением. Псковичи сообщали, что великий князь «поднимает» их на Новгород. Не желая кровопролития, они предлагали новгородцам выступить в роли посредников в их распре с Иваном III. Псковичи готовы были отправить в Москву для соответствующих переговоров свою делегацию. Однако прежде хотели получить у Новгорода разрешение на проезд этой делегации через новгородские земли.

Псковичам явно не хотелось втягиваться в конфликт между Москвой и Новгородом. Как раз в это время обостряются их пограничные споры с Литвой. В начале 1470 года, как мы помним, псковские воеводы встречались с королем Казимиром, лично приехавшим в Полоцк. Осенью того же года псковичи безуспешно вели переговоры с уполномоченными королем литовскими «панами». В марте 1471 года псковское посольство с жалобой на упрямых «панов» явилось к Казимиру в Вильно. Во время приема король обронил фразу, которая повергла псковичей в смятение: «Коли паки мои панове а с вами на границы никакове управе не учинили, ино яз паки сам хочю быти на тех границах, да того досмотрю своима очима» (41, 179). Король ясно дал понять, что у него есть хороший повод для вторжения в псковские земли. Ну а подлинной причиной вторжения могло стать участие Пскова в московско-новгородской войне.

Псковская миротворческая инициатива только подлила масла в огонь. Страсти на вече закипели с новой силой. Наконец отчеканилось решение: отослать назад незваных миротворцев, а самим отправить послов к королю с просьбой о более решительной помощи против Москвы. Напоследок новгородцы предложили псковичам заключить договор о взаимопомощи на случай войны с великим князем Московским. Те отвечали уклончиво: когда начнется война, дайте нам знать. А мы тогда и подумаем…

Весной 1471 года новгородские послы отправились в Литву (170, 188). Обратно они вернулись с договором, согласно которому Казимир IV обязывался всей военной мощью Литвы защищать Новгород от нападения москвичей. Со своей стороны, Новгород соглашался принять у себя на постоянное пребывание королевского наместника и уплачивать Казимиру небольшую дань. Все институты Новгородской боярской республики оставались в неприкосновенности.

Судя по тому, сколь мало требовал король от новгородцев за свою поддержку, можно понять, что он и не собирался во исполнение договора воевать с Москвой из-за Новгорода. Главная цель соглашения заключалась в другом: пригрозив Ивану III войной с Литвой, заставить его быть более осторожным в отношении Новгорода. Договор с Новгородом был явлением такого же порядка, как и неожиданный приезд Казимира в Полоцк в январе 1470 года и грозное обещание псковичам лично разобраться с пограничными спорами. Король вел по отношению к Москве политику «надувания щек».

(Необычное истолкование причин московско-новгородской войны предложил недавно историк Я. С. Лурье. По его мнению, «ни договор с Казимиром, ни приглашение Михаила Олельковича не могли быть поводом к походу на Новгород… Проект договора с Казимиром был, по всей видимости, составлен в Новгороде в мае-июне 1471 года перед Шелонской битвой… Видеть главную причину войны 1471 года в новгородской „измене“ и „латинстве“ можно, только если следовать тенденциозной и противоречивой версии московского летописания» (115, 141–143). На самом деле, война была вызвана «откровенным нарушением великокняжеской властью одного из главных условий Яжелбицкого мира» — принадлежности Новгороду Волока Ламского и Вологды (115, 141). Не доверяя изложению событий 1470–1471 годов московскими летописцами, ученый в то же время вынужден признать, что «новгородская версия всех этих событий известна нам в недостаточной степени» (115, 132). Но при такой оценке исходных данных остается либо констатировать невозможность установления истины (как это делает Лурье в рассуждении об истоках конфликта Шемяки с Василием Темным), либо конструировать собственную схему событий, исходя главным образом из стремления к опровержению общепринятого взгляда. По этому пути и направляется мысль исследователя. В итоге «антимосковская» схема Лурье оказывается не менее (если не более) умозрительной, чем традиционная «промосковская» трактовка событий 1470–1471 годов. Кроме того, следуя этой схеме событий, можно было бы убедительно объяснить скорее поход новгородского войска на Москву, чем московского — на Новгород.)

В Москве внимательно следили за развитием событий. Все складывалось наилучшим образом. Поход на Новгород представлялся делом решенным. Однако следовало свести к минимуму элемент риска, неизбежный в любой войне. Во-первых, у Ивана все же не было абсолютной уверенности в том, что татары и Литва позволят ему безнаказанно удушить Новгород и тем удвоить свое могущество; во-вторых, князь Иван боялся того, что перед лицом смертельной опасности новгородцы могут сплотиться и обрести то мужество отчаяния, которое порой и самых мирных людей превращает в грозных воителей; в-третьих, Иван не вполне доверял своим братьям и сородичам, которые в решающую минуту могли нанести ему удар в спину. Все это вместе взятое и заставляло его не спешить, выбирая наилучший момент для начала войны.

Не знаем, что делал князь Иван для того, чтобы успокоить короля Казимира. Однако известно другое. Обычная для Москвы опасность — нашествие татар — стараниями Ивана III летом 1471 года была сведена до минимума. Казанские татары все еще находились под впечатлением тех ударов, которые они получили во время войны с Москвой в 1467–1469 годах. Волжская Орда летом 1471 года также не собиралась воевать с Московской Русью. Однако все дело едва не испортили вятские «партизаны».